Женщины Древней Руси - [43]

.

Сложнее вопрос о том, владела ли женщина чем-либо помимо приданого. О существовании парафернального имущества жены в первом браке нет прямых сведений в русских памятниках. Правда, следует обратить внимание на определенное Уставом князя Ярослава взыскание за покражу «свадебного» и «огородного»[342]. Первый термин относительно ясен: это то, что получала невеста при свадьбе. «Огородное» — термин менее понятный. Он по-разному написан в различных списках Устава и не объяснен до сих пор[343]. Существование в русском юридическом быте брачного сговора (о котором шла речь в гл. II) позволяет предположить, что «сговорное» («огородное») являлось либо одной из составляющих приданого, либо частью или даже самим парафернальным имуществом, приносимым женой в дом мужа.

Более понятной представляется структура «части», которой владела женщина в связи со вторичным замужеством («что на ню мужъ възложилъ», «что дал мужь»). По-видимому, это прежде всего то же приданое, по отношению к которому древнерусские женщины обладали правом не только владения, но и распоряжения. Иначе было бы необъяснимым появление самостоятельной собственности женщины в браке, а между тем уже Устав князя Владимира считает принципиально возможной «прю между мужем и женою о животе», т. е. спор по поводу имущества. Тот же Устав предполагает возможность конфликта вдовы с братьями, снохой, свекровью и собственными детьми по поводу «живота»[344]. Трудно согласиться с тем, что это установление было введено с целью ограничить дееспособность женщин путем передачи вопросов об имуществе в ведение церковной юрисдикции, действовавшей на основании аналогичных казусов в византийских законах, ограничивавших права женщин[345]. Предпочтительнее попытаться найти свидетельства развития имущественных прав женщин, состоявших в браке[346]. И они имеются.

Во-первых, тот факт, что кредиторы мужа обращали свое взыскание против жены (как в «Вопрошании Кирика»), подтверждает наличие у жены определенного имущества. Во-вторых, в Уставе князя Ярослава муж предстает посягателем на имущество супруги[347]. В-третьих, ст. 36 Псковской судной грамоты (ПСГ) также свидетельствует о том, что «женка» могла являться истцом в деле взыскания долга по неформальным документам («доскам»)[348]. В-четвертых, договор Новгорода с немцами 1269–1270 гг. подчеркнул не только отсутствие общности имущества супругов, но и наличие тайной ипотеки на имуществе жены, т. е. невозможность использования ее имущества под залог имущественных сделок мужа. (Материальную ответственность за долги мужа жена несла лишь в случае его смерти, став наследницей его движимости и недвижимости.)[349]

Отметим, что тенденция имущественной неответственности супруги не сразу утвердилась в русском законодательстве. Несмотря на то что русско-византийский договор X в. ввел ее в одну из своих статей, РП (а позже и нормативный акт Смоленского княжества) еще требовала отдачи имущества жены на «разграбление» в случае совершения преступления мужем[350]. Однако новгородское право XIII в. вновь возвратилось к системе тайной ипотеки на имуществе жены, т. е. признало невозможность его залога, что отвечало экономическим изменениям, связанным с усилением феодализации общества.

Таким образом, законодательные памятники X–XV вв. дают возможность утверждать, что женщина социально свободная, принадлежавшая к привилегированному сословию и выходившая замуж вторично, могла обладать помимо приданого и некоторым парафернальным имуществом, которое могло появиться у нее за годы либо супружеской жизни (как следствие свободного распоряжения своим приданым), либо вдовства при выполнении опекунских функций.

Русская буржуазная наука в целом преуменьшала уровень развития правовой мысли на Руси по сравнению с Западной Европой[351], но ею высказывались весьма убедительные доводы против византийского происхождения статей РП и других источников об опеке[352]. О развитости норм опекунского права говорит уже наличие в Древней Руси института женского опекунства, которого тогда еще не знало западноевропейское средневековье[353]. Сходство же институтов опеки в Византии и Древней Руси определялось близостью систем общественно-экономического строя, а не заимствованием правовых норм[354].

Рассмотрим эту проблему подробнее. Важно, например, выяснить: вступала ли вдова автоматически в права умершего супруга по отношению к детям, или же она являлась их опекуном только по закону и эта власть над детьми определялась официальным ее положением? На основании РП можно утверждать, что знатные женщины после смерти мужа полномочно становились опекуншами малолетних детей и управляли хозяйством по праву старшинства, пользуясь добытком (имуществом) и неся ответственность за убытки лишь в случае вторичного замужества. Даже когда опекаемые становились совершеннолетними, за труды по их воспитанию матери-вдове предоставлялось право остаться в доме своих детей даже против их воли, сохраняя при этом свой выдел на содержание — «часть»[355]. Судя по ПСГ, позже было установлено, что отказ от содержания престарелой матери должен вести к изъятию в ее пользу у недостойного сына всей части наследуемой им собственности, которую нажили совместно отец и мать. Если же женщина вторично выходила замуж, то она возвращала опекаемым всю принятую на опеку движимость и недвижимость, включая приплод от рабов и скота. Если это имущество («товар») опекаемых пускалось в оборот, то прибыль шла в пользу ближайшего родственника опекунши, «зане кормил и печаловался ими»