Женщины Девятой улицы. Том 3 - [28]
То действо никто из них никогда не забудет, а многие другие будут заявлять, что тоже были его свидетелями. Волшебство продолжалось до утра, пока восходящее солнце не прочертило линию вдоль горизонта[389]. Билли пела, Мэл играл, а присутствовавшие слушали, затаив дыхание. Возвышенность этого момента прочувствовали все. Ребенок из Восточного Гарлема, которому дали послушать пение по телефону в телефонной будке, потому что он был слишком мал, чтобы сидеть в баре. Поэты, писатели и музыканты, которые сидели плечом к плечу, колено к колену вокруг маленьких столиков, заставленных пустыми пивными кружками и переполненными пепельницами[390]. Местные пьяницы, в жизни которых было очень мало того, что можно было бы отнести к разряду прекрасного. Ее пение ободряло и вселяло в слушателей смелость. К рассвету их вера в себя была восстановлена.
Элен в этом тоже очень нуждалась. Казалось, буквально каждый аспект ее жизни требовал серьезных изменений. Алкоголь давно стал для нее чем-то большим, нежели просто способом провести вечер с друзьями или скоротать день в мастерской. Она начала лить крепкие напитки в утренний кофе и потом продолжала пить весь день – до тех пор, пока ее обычно умные мысли не превращались в невнятную чепуху[391]. Вполне ожидаемо, что в близком окружении художницы не нашлось ни одного человека, который был бы достаточно трезв, чтобы обратить на это внимание. Зависимость от алкоголя вообще считалась в их среде нормой.
Однажды поздно вечером Элен с Францем сидели вдвоем в «Кедровом баре». К ним подошел официант за последним заказом – бар скоро закрывался. «Будьте добры, нам шестнадцать скотчей и содовую, пожалуйста», – произнес Франц, сымитировав выговор и позу истинного английского джентльмена. «Шестнадцать?» – переспросил официант, оглядев зал, в котором, кроме Франца и Элен, больше никого не было. «Именно, – подтвердил Франц, – по восемь на рыло».
Элен и Франц, конечно же, приняли бы все шестнадцать порций, но вовремя подоспели Джоан и Фрэнк. Компании хватило нескольких минут, чтобы справиться до крика бармена: «Все, время вышло, мы закрываемся!» По четыре порции виски на человека – вполне умеренная выпивка[392].
Такого рода дикие истории случались достаточно редко, и называть их традицией было бы преувеличением, однако ситуация наглядно демонстрирует, как плохо Элен и другие художники понимали, насколько разрушительно влияние алкоголя и в какой мере они от него зависимы. «Мы все тогда так себя вели, – рассказывала потом Элен. – Я совсем не считала себя алкоголичкой и на самом деле не знала, что склонна к алкоголизму. Но я действительно пристрастилась к алкоголю, как, впрочем, практически все, кто окружал меня в то время»[393]. Эта зависимость делала художников еще более легкой добычей для злых людей.
Их любимый Гринвич-Виллидж им больше не принадлежал. Художнице стало небезопасно, пошатываясь, одной возвращаться по Бродвею из бара в свою мастерскую. Однажды утром Элен оказалась на шаг от большой беды. Какой-то мужчина следовал за ней от «Кедрового бара», а когда она остановилась у дома, чтобы достать ключи, протиснулся в подъезд вместе с ней. Он зажал Элен рот, а второй рукой схватил за горло и начал бить головой о лестницу. Элен указала на свою шею и прошептала «ларингит». Так она старалась убедить нападавшего в том, что в любом случае не станет кричать. Тот убрал руку, и она отдала ему свою сумочку, которую он алчно схватил.
Один из соседей-художников, услышав внизу звуки драки, спросил сверху, все ли у Элен в порядке. Она прокричала, что все нормально, просто не может найти ключи. А потом эта сердобольная женщина, когда-то пытавшаяся оживить мышь, которую ненароком отравила, пошатываясь, сказала только что напавшему на нее парню: «Ты, кажется, очень замерз. Давай поднимемся наверх, я сделаю тебе кофе». И он последовал за ней на ее чердак.
«Это был просто бедный забитый наркоша, которому нужны были деньги для поправки здоровья», – заключила она. После той первой встречи парень изредка заглядывал к Элен. «Он очень интересовался искусством», – рассказывала она[394]. Типичная для Элен реакция. «Она была совершенно необыкновенной, – вспоминала ее подруга Дорис Аах. – Она явилась в этот мир не для того, чтобы судить кого-то. Она никогда никого не осуждала за его недостатки»[395].
Сложная жизнь Элен, за которую она и сама наделала ошибок, привела ее практически к безграничному сочувствию другим людям[396]. В этом иррациональном мире она рассчитывала на здравомыслие, искренне полагая, что «люди, которые знают, что ты не причинишь им вреда, никогда не станут тебе вредить. Кроме того, я никогда не согласилась бы жить в страхе перед другими людьми»[397]. Элен, по сути, коллекционировала неудачников, которые зачастую неправильно трактовали ее щедрость и отвечали на доброту предательством и обманом
