Женщина в янтаре - [75]

Когда мы с Джо вдвоем, он так и ест меня глазами. Он смотрит на мои губы, когда я говорю, он помнит каждое мое слово, и сердце его разрывается на части, если наши мнения не совпадают. Он говорит, что он мой слуга, мой раб. Что он не выносит разлуки со мной. Что не может удержаться, чтобы не коснуться моих волос, моего тела, моего лица, где бы мы ни были, даже на людях. Он ко мне со всей душой и не может вынести моей холодности, замкнутости. Моя жестокость его просто губит. Моя власть над ним безгранична. Случается, конечно, что он не в силах совладать с собой и не злиться, до такой степени я его иногда раздражаю.

Ослепленная вниманием Джо, страшась его гнева, притворяясь, что не замечаю его издевок, я рядом с ним словно завороженная, в то время как мне следовало бежать без оглядки, пока не поздно. Даже если я подмечаю его недостатки, я этого не показываю, пока он за мной увивается, ухаживает, нахваливает меня, просит и угрожает. Я съеживаюсь, когда, как нечто само собой разумеющееся, он говорит, что женится на мне, но считаю, что в этом деле мой голос уже ничего не значит. Может быть, Джо устанет, утратит интерес ко мне, уйдет. Мне остается только ждать.

Где-то в глубине души я знаю, что ничего лучшего не заслуживаю. Повторяются навязчивые жуткие сны, но я не придаю им значения. Пьяный солдат выбивает у меня из рук полупустую миску с молоком. Что это я о себе воображаю? Я обязана знать, что недостойна даже еды. Солдаты вырывают у меня из рук янтарную брошь, а я в отчаянии стараюсь вспомнить строчки стихов на чужом языке. Рассерженный солдат хватает папу и ведет его, тыча в спину ружьем; папа испуган, но храбрится. Я просыпаюсь, слезы текут по щекам, я даю себе слово не огорчать Джо своей холодностью и замкнутостью. Ужасно, если и Джо окажется таким же беспомощным, как отец, ведь я окажусь виноватой. Мне никогда не приходит в голову, что ситуации отца и Джо совершенно не схожи. Мне не приходит в голову мысль, что солдаты, возможно, схватили меня.

Я стараюсь думать только о достоинствах Джо. Я верю, что он настоящий американец. У него же такой опыт. Если вдруг начнется война, он последним пароходом, последним поездом, последним самолетом доставит меня в надежное место. Пока он будет со мной, мне не придется униженно стоять в очередях. Он будет заботиться обо мне. Он тащит меня вперед, он предлагает жизнь, а не смерть, как когда-то мама.

Попробую хотя бы пока относиться к нему хорошо, не огорчать, не сердить его. Я могу быть очень тихой. Может быть, он все-таки уйдет. Мне остается только ждать. Я приклеиваю на лицо улыбку.

17. ОТКРЫТЫЙ ПЕРЕЛОМ

Холодное дождливое утро после Дня благодарения, я лежу, не хочу вставать, я страшусь мгновения, когда мама наконец встретится с Джо. Накануне вечером — она уже ушла на работу — он явился без предупреждения и потребовал, чтобы я их в конце концов познакомила, потому что я все оттягивала и оттягивала этот момент. Он провел ночь на диване в столовой.

Беата входит на цыпочках и протягивает мне чашку чая.

— Джо вне себя, — шепчет она, — грозится разбудить маму и наконец поговорить.

— О чем?

— Ну, поговорить, сказать, что думает, сказать, что ты выходишь за него замуж, еще что-то. По-моему, он чем-то взбудоражен. Я убедила его ничего не предпринимать, пока он не поговорит с тобой.

Джо уже одет, ходит по комнате из угла в угол, стряхивает пепел рядом с переполненной пепельницей.

— Придется мне с ней поговорить, — начинает он, как только я вхожу. — Что она, черт побери, о себе вообразила, кто она такая? Если думает, что меня можно запугать, то скоро перестанет так думать.

— Тише, Джо. Она устала. Она вчера очень поздно пришла с работы.

— Мне что за дело! Я сам скажу ей о нас, если ты этого не делаешь. Пусть не изображает тут заморскую мадам!

— О чем ты говоришь? Вы ведь даже не знакомы.

— Не знакомы? Нет уж, спасибо, я вовсе не собираюсь с ней знакомиться, чертова перечница она, а не человек. Я поставлю ее на место.

Но обойти меня Джо не пытается.

— Слушай, пиво у вас есть? — спрашивает он.

— Пиво? Нет.

— Иисус Мария, пива нет? Нет индейки в День благодарения, нет пива. Из-за этой твари я стану пьяницей.

— Пожалуйста, Джо, не называй маму так. Скажи, что случилось.

— Ну, ладно, — вздыхает он. — Это таки был номер. Она сбрендила, если хочешь знать. Я в чужие дела не вмешиваюсь, сплю себе, и вдруг что-то шуршит. Я сел, посидел, ну и дела, думаю, чертовщина какая-то! Было, черт побери, четыре часа утра. Я видел часы, луна светила. Она стоит как призрак, как фурия, в общем что-то в этом роде. В длинной белой рубашке, волосы распущены, сбрендила, не иначе. Стоит у дверей, вот как ты сейчас, и смотрит на меня.

— Ты уверен? А тебе не приснилось?

— Уверен? Римский папа, что, тоже, по-твоему, не католик? Еще как уверен.

— И она с тобой говорила? Что она сказала?

«Привет, — это я говорю, — рад познакомиться». Руку протягиваю, сама вежливость. А она молчит. Она и не шевельнулась, стояла и таращилась на меня.

— Она обязательно бы…

— Что, снова ее защищаешь? Ну, это твоя проблема. Дай досказать. В общем, она знай себе смотрит. «Привет, — опять говорю я, вежливо так. — Вы, наверное, такая-то и такая», а она только усмехается. «Рад с вами познакомиться», — повторяю. Собрался встать, а как тут встанешь, если одежда на стуле. Святая Мария, Иисус и Иаков, умеет она людей унижать, она точно знала, что на мне нет ни ниточки. Стерва.