Женщина в Гражданской войне - [76]

Очень требовательный в боевой обстановке, он пользовался громадным авторитетом среди бойцов. Его призыв — «Сыны революции, вперед!» для каждого был законом, требовавшим немедленного исполнения.

Бойцы нашего кавалерийского полка всем, чем могли, помогали раненым товарищам и нам, обслуживающему персоналу. Всевозможными путями они доставали перевязочный материал и все нужное для первой помощи раненому. Особенно были отзывчивы в этом отношении бойцы села Николина балка и само население Николиной балки.

В. Глазепа СЕСТРИЦЫ

Сентябрь семнадцатого года.

В Ростове формируется Красная гвардия.

Большевики двинулись на заводы и фабрики. Большевистские воззвания призывали к оружию.

Я читала в больнице няням и сестрам «Наше знамя» — большевистскую газету Ростова: «Записывайтесь в боевую рабочую дружину, обучайтесь и вооружайтесь. Нам еще придется схватиться в мертвой схватке с капиталом…»

Сиделка Нюра, помню, спросила меня:

— Ты пойдешь, сестрица Варя?

Меня почему-то все называли «сестрицей», хотя я была простой санитаркой. Я ведь не училась никогда.

Отец и мать — батраки и сама я — батрачка. В шестнадцатом году солдаткой приехала в Ростов и поступила в областную больницу.

Работала я хорошо, врачи хвалили, а низший персонал меня уважал за то, что я много читала. Я и Ленина читала. Как же можно было теперь не вступить в ряды Красной гвардии?

И вот в ноябре семнадцатого года, когда в Ростове началась гражданская война, я пошла на фронт с боевой дружиной трамвайных рабочих. С трамвайными рабочими я и раньше встречалась. Часто бывала у них на собраниях.

Меньшевики сильно старались обрабатывать трамвайщиков.

Однажды, когда мы переизбирали советы, в трамвайное депо пришли большевики. На собрании было много рабочих, но в президиум вошли случайные люди. Большевикам, выступавшим на собрании, пришлось нелегко. Были недружелюбные выкрики.

В этот момент в депо появились меньшевики и эсеры — Васильев, Гуревич, Локкерман.

С каким апломбом стали выступать соглашатели! Им казалось, что они уйдут победителями, что трамвайщики отдадут им свои голоса в совет…

Но когда Гуревич в пылу закричал: «Рабочие сами виноваты в беспорядках и разрухе!», его чуть не стащили с трибуны.

Так меньшевики сами себе вырыли яму. Трамвайные рабочие отдали голоса большевикам. С этим отрядом из трамвайного депо я и двинулась на фронт.

На фронте не было никакой медицинской помощи. Поэтому мне было поручено вербовать среди нянь добровольцев. Сначала были у меня только две охотницы, а затем к нам прибавилось еще пять человек. Моя обязанность состояла в заготовке медикаментов. Получать их надо было в больничной аптеке. Заведующий аптекой вначале категорически отказал нам в выдаче медикаментов. Только под угрозой расстрела он нам подчинился, и мы получили возможность брать из аптеки то, что было нужно на фронте.

Ростов переходил из рук в руки несколько раз. В город вошли черноморские матросы, калединцы отступили. Когда контрреволюционные банды ушли, часть калединских офицеров решила остаться в тылу, чтобы потом произвести панику и дезорганизацию в Красной гвардии. Тринадцать человек офицеров они оставили в палатах нашей больницы.

Офицеров калединцы переодели в женское белье, забинтовали их и разместили в родильном отделении между женщинами.

В больницу приехали матросы с корабля «Колхида», чтобы узнать, не скрываются ли здесь белые. Офицеров нашли. Их увели из больницы и расстреляли.

При Каледине я, находясь в подполье, распространяла прокламации и вела большевистскую агитацию.

Трудно было передавать листовки по корпусам областной больницы. Медицинский персонал был неорганизован. Большинство было против большевиков.

Каледин застрелился в январе. Красные выгнали калединцев с Дона.

Три месяца на Дону была советская власть, но в апреле восемнадцатого года пришли немцы и генерал Краснов.

В больницу, где я работала, пришли красновцы и арестовали всех нянь и сиделок гинекологического отделения. Нас повели на Казанский проспект, 23. Там помещалась контрразведка. Я хорошо знала, в чем дело.

У нас в больнице лежала раненая сестра-большевичка. Раны у нее гнили, так как ей не делали перевязок и вообще не оказывали никакой медицинской помощи.

Что делать? В палате, где лежала сестра-большевичка, среди нянь были две сочувствующие большевикам. Они ночью крали перевязочный материал и бинтовали ей раны.

Выходили мы нашу больную, но деваться-то ей было некуда. Документов никаких!

Получила я партийное задание: достать для нее в больнице документ умершей больной.

Добыли мы паспорт покойницы. Возраст не подходит, да ничего не поделаешь. Две недели жила она у меня, а потом опасно стало — надо было уходить. Нарядила я ее в свое платье, закутала платком, чтобы поменьше было подозрений, и она ушла. Что дальше было с ней — не знаю.

По этому делу нас и арестовали. Через три-четыре дня по поручительству врачей всех нянь выпустили кроме нас троих, принимавших участие в спасении этого товарища.

За нас поручительства никто не давал, и нам едва удалось выйти на свободу.

Еще при Краснове я вскоре из больницы уволилась. Целиком перешла на подпольную работу в качестве ответственного курьера.