Женщина в черном - [52]

— Но и не говорить нельзя.

— Почему нельзя? Уверяю тебя, кроме меня, никто ничего не видел и не слышал. Иначе давно бы тут торчали зеваки. Что же касается всего этого, — махнул он рукой на пятно на полу и обломки корзины, — так завтра же стекла вставим, пол подкрасим, и никому в голову не придет, что была какая-то диверсия.

— Гм… Может быть, ты и прав. Главное, чтобы Ингу не начали трясти.

— А при чем здесь Инга?

— Да все началось с той затеи Погодина установить у них подслушивающее устройство. А когда это сорвалось, он затеял новую каверзу… — И Никита подробно рассказал обо всем, что произошло в Старопрудном переулке.

— Но ты уверен, что это был Погодин? — спросил Олег, выслушав Никиту.

— До сегодняшнего дня не очень. А сегодня Светлана сказала, что как раз в пятницу, то есть на другой день после всего случившегося, он сказался больным, и навестившие его сотрудники института сами убедились, что все лицо его — сплошная красная маска. Тамошние кумушки решили даже, что у человека рожистое воспаление. Так что теперь отпали все сомнения. Ты же знаешь, что родамин Б не смывается никакими средствами. Помнишь, я однажды целую неделю ходил с красными пятнами на руках?

— Значит, там действительно был Погодин. Но ведь и он тебя, наверное, узнал?

— Конечно. И вот его ответный ход.

— Ты думаешь, все это, — обвел Олег руками лабораторию, — его рук дело?

— Абсолютно уверен. Не его, так его дружков. Больше некому.

— Но ты сказал, что кто-то предостерег тебя.

— Представь себе, тот же самый странный человек, который предупредил меня о готовящемся нападении на Ингу и потом помог мне справиться с Погодиным.

— И ты снова не узнал, кто он и что заставило его встать на твою сторону?

— Нет. Он опять исчез, не сказав ни слова.

— Ну и в историю ты влип со своей невестой! — покачал головой Олег.

— Но это еще не все, Олежка. Погодин что! Погодин — пешка, жалкая марионетка в руках Строева. А вот Строев… Послушай, что рассказала о нем сегодня Светлана.

— Что же, может быть, все это и правда, — сказал Олег, когда Никита закончил свой рассказ. — Я никогда не питал симпатии к этому чиновнику от науки. Но и только! Вы же со Светкой, как я понял, чуть ли не войну собираетесь ему объявить. Зачем это? Ну, все, что касается Инги, мне понятно. Она твоя невеста, тебе ее и защищать. Но в Строева-то зачем ты собираешься вцепиться? Пусть поцапались они с Гридиным, пусть даже чуть не укокошили друг друга. Но когда это было? И тебе-то что до этого? Тем более сейчас, накануне защиты. Да и чего добьешься ты своими разоблачениями? Отца и матери Инги не воскресишь, бывшего аспиранта Строева не реабилитируешь, Гридина в прежней должности не восстановишь. Не понимаю я тебя, Никита.

— А я не понимаю тебя. Совершено преступление, попраны элементарные принципы справедливости, порядочности, общечеловеческой морали, и я должен закрыть на это глаза?

— Чего же ты хочешь добиться?

— По крайней мере докопаться до истины, разоблачить преступников.

— Но как ты это сделаешь?

— Не знаю еще. Но прежде всего неплохо бы разыскать шофера того злополучного самосвала.

— Едва ли ты его разыщешь. Да если и разыщешь, так он все тебе и выложит!

— Думаю, что и найти его, и поговорить с ним будет трудно. Очень трудно. Но я должен это сделать. Должен во что бы то ни стало!

29

Все, однако, получилось гораздо проще, чем он думал. В городском АТХ, куда обратился Никита, не только хорошо помнили о происшествии двенадцатилетней давности, но и сообщили ему домашний адрес бывшего водителя самосвала, который, отсидев положенный срок, коротал старость в собственном домишке неподалеку от рыночной площади, выращивая лук и разводя кроликов. Там, возле клеток с пушистыми зверьками, и застал Никита Ивана Петровича Селезнева, который, как было сказано в приговоре народного суда, «совершил непреднамеренный наезд на «Жигули» с двумя пассажирами, что повлекло за собой гибель последних».

Выслушав Никиту, Селезнев, седобородый кряжистый старик с желтыми от самокруток пальцами, долго молчал, глядя куда-то в сторону, потом медленно заговорил глухим, хриплым голосом:

— Не хотелось бы ворошить старое. Легче, кажется, головой в прорубь. А с другой стороны… Не дает покоя моя совесть. Ни забыться, ни уснуть не дает. Потому как хоть суд и определил мне за непреднамеренный наезд всего-навсего пять лет общего режима, по правде-то, по совести разве я это заслужил?

Не-ет, не случайно, совсем не случайно оказался тот «жигуль» под колесами моей машины. И не отмолить мне свой грех до конца дней моих. Целых двенадцать лет носил я на душе этот камень. И все двенадцать лет порывался открыться людям. Но страх был сильнее меня. А теперь выскажу тебе все. И не потому, что ты дал слово никому не рассказывать, что узнаешь от меня. Просто пришел мой срок. Не могу больше молчать. Хотя, видит Бог, загнал меня в угол один подлый человек, опутал, как осьминог щупальцами, по рукам и по ногам.

А все началось лет сорок тому назад. И был я тогда веселый, беззаботный парень, и жизнь казалась сплошным праздником. В тот день мы сдали последний экзамен на курсах шоферов. Осталось получить права, машину и — на трассу!