Женщина в черном - [26]

— Да, тетя говорила, что приходил мастер с телефонной станции и сменил провод, идущий к столбу, что возле дома, в саду.

— Так вот, это был не мастер с телефонной станции, а нанятый Погодиным шабашник, и он не просто сменил провод, а поставил где-то возле телефона в вашей гостиной подслушивающее устройство, провод от которого вы и видели сейчас в траве.

— Шабашник, нанятый Погодиным… Подслушивающее устройство у нас в гостиной! Так это… это… — не находила она слов от возмущения.

— Да, Инга, вы оказались правы. Этот субчик действительно шпионит за вашим дедом. И не брезгует, как видите, даже такими грязными методами.

— Но как вы догадались?

— Я сам случайно застал их вчера вечером, когда они прокладывали провод через сад и дальше в лес, а потом подслушал их разговор.

— Что же теперь делать? Сказать обо всем деду, звонить в милицию?

— Нет, Льва Яковлевича расстраивать не стоит, с милицией тоже лучше не связываться. Чем вы докажете, что это дело рук Погодина? Начнется следствие. Начнут трясти всех ваших домашних, и прежде всего, конечно, деда. А каково это в его возрасте и с его здоровьем? Поэтому сделаем вот что! Пройдите сейчас по проводу до телефонного столба и там перережьте его ножом или ножницами.

— Так, может, лучше выбросить весь провод из сада?

— Нет, тогда они сразу поймут, в чем дело, и постараются придумать что-нибудь похлеще. А так пусть гадают: то ли вас в гостиной не бывает, то ли вы говорите так тихо, что вас не расслышать.

— Верно. Тогда я прямо сейчас все сделаю.

— Бегите, я подожду вас здесь.

А через полчаса они снова сидели, укрытые папоротниками, на любимой поляне Инги, и Никита рассказывал, как совершенно неожиданно отец Олега предложил ему познакомиться со своим приятелем-геологом, который, возможно, согласится провести у себя в экспедиции столь необходимый производственный эксперимент.

— И тогда вам не придется уезжать отсюда? — спросила Инга с волнением и надеждой.

— Думаю, что да.

— Как это было бы хорошо! — воскликнула она, не скрывая радости. — Скажите, Никита, а как вы оказались возле нашей изгороди вчера вечером?

— Просто захотелось побыть неподалеку от вас.

Лицо Инги вспыхнуло, глаза широко раскрылись:

— Значит, я вам… значит, вы…

Он не дал ей договорить:

— Инга!.. Я давно хотел, чтобы вы знали… Я давно хотел сказать вам… Я люблю вас, Инга. Я только о вас и думаю, только и жду встречи с вами.

— Ой, Никита! — только и смогла выговорить Инга, закрыв лицо ладошками.

Он легонько коснулся губами ее волос:

— А вы? Что же вы молчите, Инга? Как вы относитесь ко мне?

— Разве вы не видите, не чувствуете? Разве это можно выразить словами? Только… — она вдруг отвернулась и всхлипнула. — Только мы никогда не сможем стать больше чем друзьями, — договорила она чуть слышно.

— Как? Почему? — не поверил своим ушам Никита. — Что вы говорите, Инга?!

Он попытался отстранить ее руки от лица. Но она все ниже опускала голову, продолжая плакать, всхлипывая, как обиженный ребенок.

— Да что с вами, Инга? Почему вы плачете? Чем я обидел вас? Или я вам так уж неприятен?

— Разве я… Разве я говорю, что вы обидели меня, — наконец проговорила она сквозь слезы.

— Разве вы можете быть мне неприятным? Лучше вас я вообще никого не знаю. Но я… Просто я… Просто меня нельзя любить.

— Но почему? Почему?! Что вы хотите этим сказать?

— Потому что я… Нет, не могу! Не спрашивайте меня ни о чем.

— Но я должен знать. Я не могу теперь прожить без вас и дня. Я прошу вас, умоляю сказать, в чем дело.

Она снова всхлипнула:

— Ну как я могу сказать, что я… Что я от роду не такая, как все. Я уродец, Никита.

— Вы — уродец?! Да вы… вы… Я не могу и в мыслях представить девушку более совершенную, чем вы. Я готов…

— Не надо! — воскликнула в отчаянии Инга. — Не говорите больше ничего. Вы ничего не знаете! Не знаете, что мои ноги… На них нет ни одного пальца, — закончила она чуть слышно и задохнулась в жгучих рыданиях.

— Что? У вас нет на ногах пальчиков? Только и всего? И вы плачете из-за такого пустяка! Инга, милая моя глупышка! — он соскочил с пня, встал на колени и, сорвав с ноги Инги туфельку, прижался губами к гладкой, как полированная дощечка, сплошной, чуть закругленной на конце ступне девушки.

— Ой, что вы делаете! — воскликнула Инга голосом, в котором смешались горе и радость, страх и надежда, отчаяние и счастье.

А он поднял ее на руки и закружил по поляне, охмелев от переполнившей его любви…

Было совсем темно, когда они, держась за руки, вышли из леса на просеку и, прислонившись к забору, застыли в прощальном поцелуе. Время снова остановилось для них. Наконец Инга опомнилась, легонько отстранилась от Никиты, высвободила из его рук свои ладошки:

— Хватит, Никитушка, мне пора. Я никогда еще не возвращалась домой так поздно.

— Но завтра мы увидимся? Ты выйдешь сюда?

— Я постараюсь. Приходи примерно в такое же время, как сегодня.

— Опять так поздно! А если я приду часов в десять-одиннадцать?

— Нет, до обеда я не смогу. А вот после полудня, где-нибудь к часу дня, мы сможем встретиться.

— Инга… — он попытался снова обнять ее. Но она мягко, но решительно отвела его руку:

— Нет-нет, так мы никогда не расстанемся. Всего доброго, милый, — она прижалась к нему на миг всем телом и тут же скрылась, как растаяла, за изгородью. Через минуту ее шаги стихли где-то за беседкой.