Женщина с зонтиком - [4]

Очень сдержанная, она закаменевала в горе. Застыла она и тогда. Прощаясь, она не бросилась к нему, не обхватила его руками, не вцепилась в его плечи, как это кажется ей сейчас. Нет, она стояла и смотрела на него, оцепенев. Он сделал шаг к ней, она подняла к нему одеревеневшее лицо и дала поцеловать холодные губы.

Так он ушел без ее прощального поцелуя. Ушел навсегда.

С тех пор она одна. Никого у нее нет, не было. Никого не смогла она полюбить. Был случай — могла выйти замуж, но ответить на любовь не смогла. А без любви ей не надо было.

Ушло и это. Давно было и давно ушло. Уже много лет она живет работой и только работой. Не совсем так: работой, друзьями и еще ребятами. Впрочем, ребята — часть работы. Это студенты ее, аспиранты. Слава богу, их много, поток их неиссякаем.

Они ее мучают: обманывают, оправдывая свою нерадивость или неспособность, выпрашивают четверку вместо заслуженной тройки, берут и не возвращают книги, а порой и деньги, приходят вечерами домой проконсультироваться и заодно поужинать, выплакивают перед ней свои горести и обиды. И всегда ей надо кого-то утешить, заступиться за кого-то перед деканом, кому-то выхлопотать общежитие, а потерявшему билет — право посещать читалку.

Они любят ее, конечно, любят, Какой день рожденья устроили ей ребята этой, юбилейной, весной! От официального юбилея она отказалась. Наскучалась она за свою жизнь на таких торжествах. Ребята явились к ней домой в карнавальных масках, в смешных костюмах, исполняя какую-то какофонию на колбах, мензурках, губных гармошках и гребешках. Остроумные сценки, пародии на официальные торжественные речи, юмористические адреса от имени разных институтов и обществ. Они немало потрудились, чтобы подарить ей этот веселый праздник.

Хорошо, что они у нее есть, и, расставаясь с одними, она тут же получает других.

Но годы бегут, она стареет, ей уже шестьдесят. Наступит день, когда она сама скажет, что пора им расстаться. Думать об этом тяжко. Может, здесь, на берегу Юуса, тяжелей, чем где-либо еще.

Софья Львовна взглянула на потемневшую воду, на небо, в котором истаивал розовый свет, на первый легкий туман, повисший у темного берега. Сказала: «Уж поздно, пора».

Она сказала это вслух, она часто говорила вслух, когда бывала одна. Усмехнулась: разговаривает сама с собой — дожила. Вспомнились забавные стишки:

Шел я сам по себе,

Говорил я себе…

Она шла пустым берегом, минуя нежилой дом, — проторенная тропка огибала крапивные кущи. Повторяла стихи вполголоса, под них хорошо шагалось:

Говорил я себе,

Говорил я себе самому:

— Ты следи за собой

Да гляди, за собой,

Не нужны мы с тобой никому!

Отвечал я себе,

И сказал я себе,

И сказал самому себе так:

— Сам следи за собой

Да гляди за собой,

Ишь, учить меня вздумал, дурак![1]

Вдруг рядом зашуршали, засвистали камыши и возникли две темные фигуры в одинаковых плащах, стянутых в талии, в одинаковых очках, в руках одинаковые удочки. Непонятно кто — мужчины ли, женщины? Мужской голос воскликнул: «Вот это клев — успевай таскать!» Женский ответил: «У меня черви кончились, брось коробку».

Тут они сразу подскочили, запрыгали по траве, ловя мятущихся на лесках рыб. К ногам Софьи Львовны шлепнулись две рыбины и забились, задергались, задыхаясь. Отпрянув, она наскочила на ведро, полное рыбы, шуршащей в душной тесноте, шагнула в сторону и чуть не попала ногой в располосованные тушки, окруженные кольцом склизкой чешуи и розоватых внутренностей.

Софья Львовна брезгливо фыркнула, обошла рыбацкую стоянку и заспешила прочь. Она шла все быстрей и быстрей, наклонясь вперед, как бы рассекая головой воздух, и вскоре исчезла в туманной дымке.

На ужин ели жареную рыбу, приготовленную Дюшенькой, с помидорами, огурцами, укропом. Потом пили чай и разговаривали. Игорь отсел в сторонку, перелистывал журналы. В разговоре он не участвовал, думал об Ире. Рыбаки рассказывали о встрече на озере. Дюжины перебивали их рассказ вопросами:

«…Смотрим, несется Шлепалка… — Марширует… — И бормочет вслух… Как будто даже напевает… — Какой-то марш — там-па-па, па-па-там, там-па-па, па-па-там… — Да ну, какую-то чушь — «я себе, сам себе»… — Нет, это были стихи… — И конечно, с зонтиком? — … — Зонтик, сложенный, болтался на руке… — А тут ей под ноги летят две рыбы… — И она подпрыгнула и понеслась… — Нет, она сначала остановилась и выругалась… — Неужели выругалась?.. — Ну, чертыхнулась, заворчала… — Запрыгала возле ведра с рыбой и как рва-анет! — Понеслась, словно скаковая лошадь…»

Дюжин засмеялся:

— Значит, все правы: она и профессор, она же и сумасшедшая. А в общем-то Шлепалка.

Дюшенька вдруг сладко и громко зевнула: «Ой, простите!»

— Извините, господа, уже поздно. Вы устали, мы устали. Давайте уберем со стола. Кто у нас не работали Игорь не работал. Все трудились, Игорь — гулял. За дело, Игорек, за дело…

Дюжин взял со стула фартук в цветочках, надел на Игоря и подтолкнул его к столу.

Время шло, уходило лето, заканчивались каникулы.

Ира вернула в библиотеку Достоевского, так и не дочитав. Они с Игорем катались на лодке, гуляли, ходили к дальним озерам. Оба увлекались фотографированьем, «Промышляют слайды», — говорил Дюжин. Это увлечение спасло их от ссоры и даже сблизило.