Женщина с Альтаира - [7]

Самым странным было то, что я рассказал обо всем этом Эриан, умалчивая лишь о своих кошмарах. Она быстро взглянула на меня и сказала:

— Да, удивительно!

Я начал было передавать подробности, но она вдруг засмеялась:

— Ну конечно! Ничего странного тут нет. Я же сама вам об этом рассказывала.

— Когда?

— Несколько дней назад. Вы тогда выпили лишнего, Раф, поэтому и не помните. Я хотела, чтобы вы поскорее уснули, и не нашла ничего лучшего, как рассказать о своем мире.

Это объяснение было не хуже любого другого, а ничего более убедительного мне придумать не удалось, так что я счел за лучшее выбросить это из головы. Но с тех пор мир Эриан мне больше не свился.

Я чувствовал себя подлецом по отношению к Марте, но в такие вещи нельзя впутывать другого, особенно если этот другой близок тебе и дорог. С каждым днем мы все больше и больше отдалялись друг от друга; и, поглощенный своими переживаниями, я даже не пытался найти благовидный предлог для своих отлучек. Между тем провалы сознания усилились и стали посещать меня даже в часы бодрствования. Однажды я обнаружил, что моя лошадь стоит на краю обрыва и земля уже осыпается под ее ногами. В другой раз я поймал себя на том, что держу в руке острый перочинный нож и задумчиво царапаю им свое запястье.

Я перестал ездить верхом. Я прекратил водить машину. Я запер все мои ружья и отдал ключи Джемиссону. Я знал, что должен умереть, но свыкнуться с этой мыслью не мог.

Однажды, незваная и нежданная, ко мне заявилась Марта. Она вошла в дом, отыскала меня и вежливо закрыла дверь перед носом у моих домочадцев. Мы остались наедине.

— Я хочу знать правду, Раф. Что случилось?

Я путано обьяснил ей, что не очень хорошо себя чувствую, но вообще-то со мной как будто все в порядке, поблагодарил ее за визит и постарался избавиться от нее, но она не сдавалась.

— Посмотри на меня, Раф. Ты разлюбил меня?

Я взглянул на нее, и она улыбнулась. Во всяком случае, мне так показалось.

Я молча прижал ее к себе. Через некоторое время она прошептала:

— В этом доме таится какое-то зло. Я почувствовала его, как только переступила ваш порог. Что-то очень скверное…

— Глупости, — нахмурился я.

Но она упорствовала в своем убеждении и, слегка повысив голос, принялась ругать меня за то, что я заставляю ее страдать. Излив свои чувства, она успокоилась, взглянула мне в лицо и заметила:

— Ты чертовски скверно выглядишь, Раф. В чем дело?

— Сам не знаю.

Внезапно мне захотелось выбраться из этого дома, и как можно скорее. Кажется, я поверил ее речам. Нелогично? Я и не хотел быть логичным.

— Пойдем погуляем. Может, на свежем воздухе моя голова будет лучше соображать.

Мы не стали уходить слишком далеко. Последние несколько недель страшно истощили и вымотали меня, и каждое движение давалось мне с трудом. Мы дошли до поросшего травой бугра позади дома, присели на него. Марта не пыталась скрыть свой испуг.

Откровенничать с ней я не собирался.

Я твердо решил, что не скажу ни слова, и, конечно, все выболтал. Не знаю, что ей удалось понять, потому что рассказывал я не очень связно, но когда я закончил, она сильно побледнела и обхватила меня руками:

— Тебе нужен психиатр. И хороший доктор.

— Доктор у меня есть, а психиатр нужен только тем, кто не хочет в чем-то признаться самому себе. Но я — то не из их числа.

— Откуда же у тебя эти сны?

— Думаешь, меня мучит комплекс вины? Послушай, Марта, я расскажу тебе кое-что, чего не знает никто, кроме меня. Может быть, это уронит меня в твоих глазах, но я хочу все рассказать тебе, и лучше сделать это сейчас. Помнишь, я говорил тебе о той аварии, из-за которой меня не пустили в экспедицию? Так вот, я сам разбил свой самолет, я сделал это намеренно.

Ее глаза широко раскрылись. Прежде чем она успела что-то сказать, я поспешно продолжил:

— Я никогда не хотел уходить в космос. Когда я был маленьким, мой отец часто пытался соблазнить меня рассказами о космических путешествиях, но так ничего и не добился. Я любил Землю. Я любил собак, лошадей и прогулки по лесу. Мне вовсе не хотелось идти по протоптанной поколениями Макквари дорожке. Когда я был мальчишкой, мы с отцом часто ссорились из-за этого. С возрастом мое отвращение к космосу не уменьшилось, но я обнаружил, что всякая борьба бесполезна. Кроме того, я любил отца. Ты знаешь, как некоторые люди гордятся семейными традициями. Космос был его жизнью. И его желание сделать меня космолетчиком оказалось сильнее моего упрямства. Итак, я пошел. Мне не нравилось это дело. Я, прямо скажем, ненавидел его, но помалкивал. Однажды мы возвращались с Марса и один человек из нашей команды погиб. Он вышел наружу, чтобы проверить обшивку, и магнитные защелки не сработали. Его отнесло от корабля. Через экран я видел, как он становился все меньше и меньше, пока не исчез совсем. Ты знаешь, как быстро идет корабль на полном ускорении? Мы тотчас послали за ним бот, но было уже поздно. Этот человек все еще там. Он всегда будет там. После этого случая одна мысль о космосе приводила меня в ужас. Точно так же некоторые люди боятся моря. Дело тут не в страхе смерти. Нет. Меня пугала пустота, тьма, холод и ожидание. Я не хотел сидеть взаперти, а корабль — это тот же гроб. Я пытался бороться с этим чувством. Я совершил еще два путешествия и после второго слег на несколько месяцев. Я никому не говорил о причинах этой болезни и, выздоровев, отправился в Академию получать назначение. Мой отец был горд и безмерно счастлив. Еще бы! Ведь дети просто обязаны любить то, что любят их родители! Он дал мне должность на своем флагманском корабле. Я не мог сказать ему правду, но не мог и идти в полет. И кто Дал мне право делать вид, будто в трудную минуту на меня можно положиться, а на самом деле… И я разбил свой самолет. «Если я умру, — думал я, — я сделаю это прилично и в одиночку, если останусь жить, то буду настолько искалечен, что физически не смогу отправиться в космос, и честь дома таким образом будет спасена». Я полагал, что Бог на моей стороне, и в любом случае считал катастрофу с самолетом правильным выбором. После аварии эстафетный факел принял Дэвид, и мой отец умер счастливым.