Женщина при 1000 °С - [17]

Вдобавок в больнице меня настиг вирус иного сорта, так что надо благодарить Бога, что я вышла оттуда живой. С тех пор я в больницы не ложилась. Мне здоровье не позволяет.

Восемнадцать лет я носила под сердцем мальчика Рака, и он до сих пор не родился, но и не умер. Рак Бьёрнссон — восемнадцатилетний пацан с щетиной на подбородке и прыщами на лбу, а может, даже уже и с водительскими правами. Конечно, он выползет из меня только тогда, когда окончит медицинский ВУЗ, и только для того, чтоб констатировать мою смерть. Есть мнение, что я прожила с такой болезнью дольше всех исландцев. Однако наш родной президент до сих пор не пригласил меня в Бессастадир, чтобы прилепить мне на грудь значок.

В моем теле все еще идет Вторая мировая война, там вечный бой. В прошлом году под Рождество немцы захватили печень и почки, бомбардировав их метастазами, и до сих пор удерживают эти области, но им пришлось, под натиском союзных войск, прошлой весной отступить из желудка и толстой кишки. (Борьба за груди давно завершена — одна уже заседает на конгрессе грудей в лучшем мире.) Однако русские продвигаются все дальше в грудную клетку и полным ходом идут к сердцу, где скоро взовьется красное знамя. Тогда я кончусь, и на всем континенте воцарится мир. Пока не придет Сталин со скальпелем и не взрежет мое тело.

А потом меня сожгут. Так я окончательно решила.

Итак, с тех пор, как мне оставалось жить три месяца, уже прошло восемнадцать лет. Я выжила тогда и прозябаю до сих пор, хотя все время держусь только на лекарствах. Когда мне надоедает быть Линдой Пьетюрсдоттир, я иногда вылезаю в сеть под собственным именем на страницу отчаявшихся «Знакомства. is».

«Женщина с одной грудью и раковой опухолью легких, почек, печени и других органов познакомится с сильным и здоровым мужчиной. Допустимы родимые пятна».

19 Чистилище 2009

Лова одолжила мне свой телефон вчера, пока бегала в магазин за лампочкой для меня. Стеклянная груша на потолке — единственный фрукт, который я себе позволяю за эти сутки. Я воспользовалась возможностью и позвонила в крематорий при кладбищенской церкви в Фоссвоге, чтобы узнать, как проходит кремация. Они заявили, что в день сжигают от семи до десяти тел. Каждое из них дает два-три кило пепла (зависит от объема плоти), а температура в печи достигает тысячи градусов. Очевидно, там надо лежать целый час. «Ну, час-полтора, как-то так», — сказала монотонным голосом молодая особа, судя по всему, бесконечно далекая от огня и пепла, даром что она находится в обители смерти. Но я думаю, что на самом деле все происходит быстрее, хотя я не гонюсь за временем: когда дойдет до дела, мне некуда будет торопиться. А девушка была к тому же фантастически глупой.

— Я хотела бы записаться на сожжение.

— Записаться?

— Ну да.

— Да, но… и как… имя, пожалуйста.

— Хербьёрг Марья Бьёрнссон.

Послышалось короткое шуршание бумаги.

— Я не вижу его в книге записей. Вы подавали заявку на кремацию?

— Нет-нет, я для себя. Я сама хочу записаться.

— Для себя?

— Да.

— Но… короче… там по-любому сперва надо заявку.

— А как ее послать?

— Заполнить форму в Интернете и отправить, хотя на самом деле мы ее не примем, пока… Ну вот так.

— Пока что?

— Ну, мы не принимаем, короче… ну, в общем, пока, короче, человек не помер.

— Да-да, не сомневайтесь: когда до этого дойдет, я уже точно буду мертвой.

— Да? А…

— Да, а если будет уж совсем туго, я сама к вам приду — посадите меня в печь живую.

— Живую? Э-э, нет, так нельзя.

— Ну ладно, тогда попробую прийти мертвой. Когда у вас свободно?

— Ну-у-у… А когда вы хотите?

— Когда я хочу умереть? Вообще-то, мне хотелось бы умереть до Рождества, в адвент[45], эдак в середине декабря.

— Так, это после… да, тогда вроде бы свободно.

— Ага. Вы можете записать меня?

— Э-э… Да-да. А на какой день?

— Скажем, на четырнадцатое декабря. Это какой день недели?

— Э-э… Это… понедельник.

— Да, это отлично, просто отлично начинать неделю с того, что тебя сожгут. А в котором часу у вас свободно?

— Э-э… На самом деле тут свободен первый час, в девять. Хотя вы можете прийти, ну, после полудня.

— Да, я… Давайте лучше после полудня. Мне может потребоваться много времени.

— Чтоб добраться?

— Нет. Мне может потребоваться вскрыть себе вены, а в воскресенье вечером я этим заниматься не собираюсь. Я хочу сказать, что пока там кровь вытечет…

— Э-э-э… Тогда я вас запишу… А вы…

— Да, что?

— Вы совсем… Короче… Вы уверены, что хотите?

— Да-да, но я хочу, чтобы печь как следует разогрелась, — не хочу жариться на слабом огне. Как вы там сказали, тысяча градусов?

— Да. Ну, нет, в смысле мы можем ее заранее разогреть и…

— Ага. А туда точно въезжают головой вперед?

Я выбираю крематорий, а не землю, хотя у меня достаточно средств на гроб, венки и прочее. Хотя, конечно, моим мальчикам может взбрести на ум пронести свою мать в виде мертвого тела вниз по ступенькам церкви, но я, честно признаться, не знаю, хватит ли у меня духу доверить им это. С другой стороны, не факт, что они приедут на похороны своей матери. Это народ занятой, и неизвестно, слушают ли они по радио объявления о покойниках.

Да, я твердо решила сказать «прощай» в адвент. Не могу представить, как я пересижу еще одно Рождество в гараже. В прошлом году нам с ноутбуком было так тоскливо и к тому же холодно, хотя моя милая Доура передала мне и жаркое, и соус. А вообще, странно, что в этой стране еще не изобрели какой-нибудь способ переработки для нас, желающих почтить матушку-землю органическими останками. Например, нас можно было бы перерабатывать на удобрения для цветов, вместо того чтобы губить эти цветы в память о нас. Но тогда бы меня, конечно, признали некондиционной, ведь у меня в организме столько всякой химии.