Женщина ниоткуда - [9]

К концу лета туристский сезон входит в полную силу. Ненавижу лето – сезон забвения или, по крайней мере, сезон, когда все делают вид, будто забыли о плохом. Каждый день людской прилив накрывает остров, так растекается грязная булькающая вода, делясь на тысячи ручейков и проникая во все пустоты, во все дыры. Еще какой-то краткий миг – в шесть часов утра, когда уже совсем рассвело, – все спокойно и безлюдно. В открытом море виднеются одни только ныряльщицы, добывающие моллюсков, да несколько птиц. Но минуту спустя начинается вторжение. Нашествие черных насекомых. Они шныряют всюду, куда ни глянь, выпустив свои щупальца и растопырив крылышки; плавают, катаются, иногда даже летают, – я сам видел мужчину, привязанного стропами к катеру, который домчал его по воздуху до самого пляжа: ветер надувал его прозрачные крылья и волок животом по песку, как какого-то чудовищного пестрого краба. Я придержал его, остановил. Он обратил ко мне багровое лицо, отряхнулся и прохрипел: «Spassiba!» Какие недобрые ветры занесли его в эти края?!

Шум и жара заставили меня сбежать из тесного номера отеля рядом с портом. Хозяин отеля дал мне напрокат палатку – явно из остатков армейского имущества, – и я расположился на другой оконечности острова, там, где нет пляжей, а есть только черные утесы, грозно ощетинившиеся острыми пиками. Правда, здесь мне досаждают морские членистоногие, но уж лучше они, чем эти человекоподобные насекомые. Мэри часто говорила, что я безнадежный, упертый холостяк. И дразнила меня маменькиным сыночком, муси-пуси. Она ведь ничего не знала о моей жизни. И нечасто рассказывала о себе. Однажды ночью, когда она горланила песни, расхаживая по берегу, я сказал ей, что в любом другом месте ее сочли бы ненормальной. Она перестала петь и с горечью призналась, что когда-то ее и засадили в психушку по рекомендации врача – друга семьи. Она называла это заведение Белым домом. Потому что там все было белое – стены, потолки, халаты врачей и медсестер и даже лица пациентов.

Я почувствовал, что нужно чем-то утешить ее, и сказал безразличным тоном: «Подумаешь, меня тоже однажды засадили». Она спросила: «И тоже в Белый дом?» Я ответил: «Нет, в тюрьму». Любая другая тут же поинтересовалась бы: «А за что? Что вы натворили?» Но Мэри не задала ни одного вопроса. Она промолчала, и я не стал ничего объяснять. Я не расположен к исповедям.

Когда я не рыбачу, то гуляю по острову. Вдали от моря туристов намного меньше. Их привлекают пляжи и знаменитые «виды», а не огороды с бататом и луком. Летом тропинки буквально раскалены. От земли исходит острый, тяжелый дух. За изгородями пасутся невозмутимые коровы. Солнце нещадно сжигает глаза. Помнится, мы с Мэри днем спали, а жили по ночам. Домик, который мы тогда снимали, сохранился до сих пор; впрочем, это, скорее, хижина из обломков бетона и досок, с крышей из рифленого железа. Мне сказали, что ее перекупил какой-то иностранец, японский архитектор. Якобы у него грандиозные планы модернизации острова – возведение отеля «четыре звезды» плюс вертолетная площадка и спа-процедуры с морской водой. Его кумир – архитектор Тадао Андо[12]; полагаю, этим все сказано. Ну что ж, Бог ему в помощь!.. Мы с Мэри выходили из дома в сумерках, точно вампиры, дождавшись, когда солнце растает в вечерней дымке. И плавали в темноте, вздрагивая от скользких прикосновений водорослей к животу. Однажды, при свете тонкого лунного серпа, мы занимались любовью в воде у самого берега, сплетаясь телами на манер дюгоней. Это было давно, очень давно. Мне казалось, что я все забыл, но стоило вернуться сюда, и каждое мгновение прошлого ожило в моей памяти.

Когда я приехал на остров, после стольких-то лет, то думал, что протяну здесь от силы два-три дня, не больше. Я снял номер в маленьком припортовом отеле возле причала, куда подходил паром; подо мной, на первом этаже, располагались магазинчики, и там же туристам давали напрокат мотороллеры и велосипеды. Мне нужно было всего лишь удостовериться, что от прошлого ничего не осталось, что оно бесследно стерлось и уже не вызывает никаких чувств, кроме желания усмехнуться и пожать плечами. В первый день я ничем не занимался, только наблюдал, как причаливают и отходят суда, как спускаются по трапу вереницы пассажиров, а за ними выезжают из грузового отделения машины и велосипеды. Туристы в большинстве своем были совсем молоды – влюбленные парочки, группы детишек. Я насмотрелся на них до тошноты, до острой головной боли. Зачем они понаехали сюда? По какому праву? Чего желают все эти смазливые хищники в своих ярких анораках, кедах, бейсболках и солнечных очках? Известно ли им хоть что-нибудь об опасности, реющей над островом, о ночных духах, о темных силах, затаившихся в глубоких расщелинах на дне морском? Довелось ли им хоть раз в жизни видеть утопленника? Я всерьез ненавидел их. Считал приезжающих и отъезжающих – сотнями, тысячами. И все были похожи как две капли воды.

Ночами я бродил по дорогам и вдоль моря, и в глубине острова. К этому времени туристы уже возвращались на материк. А мне все чудилось, что некоторые из них остались и прячутся в зарослях, чтобы шпионить за мной. Было холодно, свистел ветер – спутник поднимавшегося прилива. Луна пряталась за туманной завесой неба, море казалось темной застывшей массой. Я пробирался вперед, то и дело оступаясь и расставляя руки, чтобы сохранить равновесие. Цепные собаки лаяли у меня на пути. В темном хлеву мычала корова. И внезапно моя память проснулась. Я шел по этой дороге, одинокий, незрячий в кромешной тьме, и одновременно был здесь прежний, на тридцать лет моложе, вместе с Мэри. Я шагал рядом с ней и вдруг стал целовать ее в шею у самых корней волос. Она удивленно взглянула на меня, отстранилась, но я ее удержал, и вот так, тесно обнявшись, мы дошли до пляжа, сели на колючий песок и долго слушали шум моря. Это были наши первые объятия здесь, на острове.