Женщина-лисица. Человек в зоологическом саду - [50]

— Ваше имя не записано в Книге Жизни, мистер Кромарти. Вы должны выдать свою тайну, если хотите зарегистрироваться.

Услышав это, Кромарти смутился и почувствовал запах, исходящий от всех голосовавших.

Он поколебался и, наконец, спросил:

— Если я не выдам своей тайны, я не смогу голосовать?

— Нет, мистер Кромарти, вы не имеете права голосовать, не выдав своей тайны; о том, чтобы вам баллотироваться тайно, и речи быть не может — вы носите Печать Зверя.

Кромарти посмотрел на свою руку, коснулся лица и почувствовал, что он действительно носит Печать Зверя, его искусали, и теперь он — отверженный. Так вот почему все перешептывались, глядя на него. Он не выдал своей тайны, но был отторгнут человечеством, которое ненавидело его, потому что боялось. Они были все одинаковы, у них не было тайн, а он сохранил свою. Зверь поставил на нем свою Печать, и он был страшен всем и даже себе самому.

— Зверь поставил на мне свою печать, — сказал себе Кромарти. — Он постепенно пожрет меня. Я не могу избежать этого, и первое так же плохо, как и второе. Чем стольким жертвовать, я предпочел бы, чтобы Зверь медленно пожрал меня, а зловоние моих соседей вызывает у меня отвращение.

Затем он услышал, как Зверь безостановочно ходит за оградой, то и дело облизываясь. Потом его запах, сладковатый, густой и отвратительный, обдал Кромарти, и он понял, что тихо лежит на полу клетки, наблюдая, как Зверь бьет хвостом рядом с ним.

Ужас, объявший Кромарти, был безмерным, и наконец он открыл глаза. Он начал постепенно понимать, что это билось его собственное сердце, а вовсе не хвост Зверя, и лежал он на чистых простынях, а вокруг стоял запах цветов и йодоформа. Но страх все еще сидел у него внутри.

Через две недели было объявлено, что Кромарти вне опасности. Но он все еще был до того слаб, что ему было запрещено принимать посетителей. Поэтому, хотя Жозефина приходила ежедневно, она узнавала только о том, как он провел ночь, и оставляла ему цветы.

В течение следующих недель Кромарти начал быстро поправляться. И хотя прежнее здоровье, без сомнения, возвращалось к нему, вначале он мог вставать всего на час, и только через какое-то время стал выходить на небольшую прогулку в сад.

Доктора, лечившие его тогда, заявили, что полная смена обстановки была бы для него весьма благоприятна, и смотритель, не собиравшийся чинить больному какие-либо препятствия, посоветовал ему провести месячный отпуск в Корнуолле, но его предложение было решительно и бесповоротно отвергнуто, а вернее встречено с полнейшим равнодушием. Кромарти отказался взять отпуск. Он отказался самостоятельно ехать куда бы то ни было, хотя добавил, что всецело доверяет смотрителю и готов отправиться в любое место, по усмотрению последнего, но только в сопровождении сторожа. Несколько дней смотритель предлагал Кромарти выбрать то одно, то другое направление, и в конце концов идея отправить его в путешествие была отклонена: во-первых, трудно обойтись без сторожа или найти надежного человека, который смог бы сопровождать Кромарти, а во-вторых, было тяжело подыскать подходящее место, куда их можно было бы отвезти.

Но главной причиной была апатия раненого и даже его враждебное отношение к этим планам, и тогда смотритель сообразил, что такая позиция, может быть, не лишена основания.

Кромарти и вправду чувствовал, что если он решится взять отпуск, который ему сейчас предлагали, ему будет гораздо труднее вернуться в заключение, когда этот отпуск закончиться. Поэтому он отказался, не желая уклоняться от выполнения того, что он считал своим долгом.

В итоге было решено, что Кромарти отправится к себе в клетку, хотя все дружно внушали ему, что он не обязан быть на виду у публики больше, чем пожелает, и должен ложиться в постель на три или четыре часа ежедневно.

Таким способом, а также с помощью прогулок в автомобиле после наступления темноты врачи надеялись вернуть ему прежнее здоровье и избавить его от состояния апатии, представлявшегося им самым тревожным симптомом.

Но прежде чем возвратиться в свое привычное помещение, Кромарти выслушал кучу новостей от смотрителя, который сообщил их ему весьма осторожно, хотя и не представлял себе до конца, насколько они важны для больного.

Смотритель так смущался, рассказывая ему новости, так хвалил его и так подробно распространялся о том, насколько Зоологическое общество чувствует себя обязанным Кромарти, что последний с трудом успевал следить за его сбивчивой речью. Наконец он понял суть дела, сводившуюся к следующему.

Опыт с человеком имел успех, значительно превзошедший ожидания членов комитета; а посему комитет решил этот опыт продолжить и выставить на показ второго человека — африканской расы. Общество пригласило его два или три дня тому назад, а поселило лишь сегодня. Общество намерено организовать «Человеческий дом», который включал бы образцы различных человеческих рас: бушменов, жителей Полинезии и других, в национальных костюмах, но такое собрание, естественно, можно было составить лишь постепенно и по мере того, как представится случай.

Смущение бедного смотрителя, пока он излагал все это, было столь велико, что Кромарти думал лишь о том, как бы ему помочь, и хотя он пережил весьма неприятное ощущение, услышав о негре, он постарался немедленно подавить его в себе. Убедившись, что Кромарти не возражает против всех этих новшеств и, более того, совершенно безразлично относится к ним, смотритель перестал смущаться и не смог скрыть своей радости.