Женщина-лисица. Человек в зоологическом саду - [5]

Возможно, тайна коренится в истории создания «Лисицы». Сохранились воспоминания писателя о том, как возник у него этот замысел. «Весной 1922 года — мы с Рэй уже год как были женаты — мы отправились на выходные в Кёрн. Никаких особых перспектив разбогатеть передо мной тогда не маячило. Единственным источником нашего существования были книжная лавка и очень скромные гонорары, которые мы изредка получали. Вот и все. Тем не менее мы решили завести ребенка. Погода стояла чудесная, и мы с Рэй проводили почти все светлое время суток в лесу. Вернувшись в Лондон, она узнала, что беременна. Через два месяца мы снова отправились на выходные в Кёрн. После обеда я повел Рэй к северной границе лесных угодий, туда, где первое поле врезается клином в Уэстерхем: одну сторону этого мыска образует линия лиственниц, а другую — стена Хай-Чарта. Это место всегда казалось мне заманчивым и укромным. Когда-то на этом самом месте молодой егерь полковника Уорда Стэн Раффетт подстрелил самку ястреба-перепелятника, сидевшую на яйцах, а потом залез на дерево и достал мне гнездо с яйцами. Не знаю, почему, но в тот день мне казалось, что где-то неподалеку от нас прячется лисица с лисятами, и, затаив дыхание, мы с Рэй сидели не шелохнувшись минут тридцать, надеясь увидеть их хоть одним глазком. Но все понапрасну, и, помню, я сказал тогда Рэй: «Пустое это дело — выслеживать лисицу. Ее увидеть — разве что самому стать лисой. Вот ты смогла бы. Клянусь, я не удивился бы такому превращению». «Вот как! — воскликнула Рэй. — И что бы ты стал со мной делать, случись такое?» Переспросить она не успела, потому что всю обратную дорогу до Кёрна я старательно объяснял ей, что бы я стал делать, если бы она вдруг превратилась в лисицу. Под конец она предложила: «Напиши об этом рассказ». Я не ожидал: у меня и в мыслях не было писать. Я просто дурачился всю дорогу целуя ее и рассказывая с упоением о том, как похожа она на дикого зверька и что, случись такое превращение, моя любовь к ней с легкостью преодолела бы любые препятствия, возникшие на пути. За чаем я только и думал, что о зародившемся замысле, и в тот же вечер записал историю, которую рассказал Рэй, назвав ее «Метаморфоза миссис Тэбрик».

Восемьдесят лет спустя повесть Гарнетта не только не потеряла своей свежести, но обнаруживает созвучность современному миру, вопросам идентификации женщины, свободы ее самовыражения. В начале XXI века, после сорока лет ожесточенных споров о феминизме, повесть Гарнетта читается как современная притча о самоопределении женщины.

Собственно, тот же вопрос самоопределения человека, познания зыбкой границы между природным и социальным началами в жизни каждого поставлен и в повести «Человек в зоологическом саду». Кромарти, кажется, добровольно выбирает клетку зоопарка, на самом же деле его туда загоняет система условностей и приличий, которая лишает его и его возлюбленную возможности вести себя свободно, естественно и благородно. Ссоры и взаимные обвинения еще не соединивших свои судьбы молодых людей недостойны не только человека, но и зверя. Они абсурдны, по мнению главного героя, ибо проистекают из ложных ожиданий достатка, соблюдения приличий, мнимых ценностей. Стремясь избежать фальши, Кромарти выбирает честный, как ему представляется, и менее болезненный путь самоопределения как существа природного, но не социального. Автор, однако, идет дальше своего героя, показывая, что «клетку» человек носит в самом себе, что свобода недостижима ни в мире людей, ни среди зверей, где также действуют законы подчинения одних другим и где человеку невозможно жить свободно, поскольку он тут же оказывается предметом подражания, зависти и злобы. «Превращение» Кромарти из homo sapiens в homo naturae создает на какое-то время иллюзию свободы, а затем обнаруживает свою несостоятельность по меркам подлинной свободы, достоинства и благородства. Так что, возможно, главная интрига «Человека в зоологическом саду» — это метаморфоза Кромарти, выявление в нем некой внутренней «клетки», тюрьмы, неспособности ни проявить свое природное «рысье» начало, ни идти до конца, выбрав свободу. Гамлетовский вопрос? Ницшеанские перепевы? Скорее, попытка определить возможные пути быть личностью в век массового сознания. Такая постановка вопроса с одной стороны, конечно, созвучна идеям Лоренса о кризисе индивидуального начала; с другой — бытовой, житейской — обращена к нам, членам общества потребления. Будоражит нас и мысль: не пора ли нам определить границы и суть той «клетки», которую мы добровольно принимаем, словно не замечая? Разумеется, многое изменилось с начала XX столетия. Природа потеснена, самоопределение сегодня идет скорее по линии разграничения человеческого и машинного, человеческого и механического в наших душах. Однако сам вопрос идентификации стоит так же остро, как и восемьдесят лет назад, во времена Гарнетта. Во всяком случае, именно этот вопрос современный английский прозаик Мартин Эмис рассматривает как ключевой для дальнейшего развития романа, всей литературы. Из моего интервью с писателем в 1999 году: