Женщина - [6]
Были мрачные годы экономического кризиса, забастовки, Леон Блюм («первый, кто встал на сторону рабочих»), социальные реформы, ночные вечеринки в кафе; приезжали ее родственники (матрасы клали во всех комнатах) и уезжали с полными сумками продуктов (мама легко отдавала, и к тому же ей одной удалось выбраться из нищеты); склоки с «его родней». И горе. Их маленькая дочка росла веселой, нервического склада. На одном снимке она выглядит высокой для своих лет, ножки худые, коленки выпирают. Она заслоняется рукой от солнца и смеется. На другой фотографии, в день конфирмации ее кузины, она с серьезным видом вытягивает вперед руку и играет пальчиками. В 1938 году, за три дня до Пасхи, она умерла от дифтерии. Мои родители хотели только одного ребенка: думали, так он будет счастливее.
Боль, которая постепенно притупляется. Давящая тишина депрессии. Молитвы и вера в «маленького ангела на небесах». А в начале 1940-го – новая жизнь: мама опять ждет ребенка. Я рожусь в сентябре.
Думаю, я пишу о маме, потому что настал мой черед произвести ее на свет.
Я начала два месяца назад, написав на листе бумаги «Мама умерла в понедельник 7 апреля». Теперь я могу принять эти слова, прочесть их так, словно это написал кто-то другой. Но проезжать мимо больницы и дома престарелых или вдруг вспоминать какие-то, уже забывшиеся, подробности последнего дня ее жизни – по-прежнему невыносимо. Сначала я думала, что буду писать быстро. На деле же я подолгу размышляю, в каком порядке рассказывать, какие подобрать слова и как их расположить, будто существует только один идеальный способ выразить правду о моей матери (хотя я и сама не знаю, в чем эта правда состоит). И когда я пишу, для меня важно одно: найти этот способ.
Затем – исход: она добралась с соседями до самого Ньора, спала в сараях, пила местное вино. А потом вернулась – одна, на велосипеде, через немецкие блокпосты, – чтобы через месяц родить дома. Бесстрашная и такая грязная, что отец не сразу ее узнал.
Во время оккупации жизнь в Валле сосредоточилась вокруг их магазинчика: люди надеялись раздобыть там провизию. Мама старалась накормить всех, особенно большие семьи – желание творить добро, гордость приносить пользу. Во время бомбежек она не пряталась в общих убежищах, выкопанных в склоне холма: предпочитала «умереть у себя дома». После обеда, между воздушными тревогами, она сажала меня в коляску и везла на прогулку, чтобы закалить. В то время люди легко заводили дружбу. Мой отец оставался за главного в пустом магазине, а мама знакомилась в сквере со скромными молодыми женщинами, которые сидели у песочницы за вязанием. Англичане и американцы вошли в Лилльбонн. По Валле ездили танки и разбрасывали шоколад и пакеты с апельсиновым порошком. Местные жители подбирали всё это с пыльных дорог. Каждый вечер в кафе – толпы солдат, порой драки, но – вечный праздник, и каждый умеет сказать «shit for you». Позже мама рассказывала о войне так, словно это был роман, великое приключение ее жизни. (Как же она любила «Унесенные ветром»!) Быть может, война стала для нее передышкой в постоянной борьбе за успех. В свете всеобщего несчастья борьба эта потеряла всякий смысл.
Женщина тех лет – крашеная рыжеволосая красавица с сильным голосом. Она часто оглушительно кричала и смеялась низким горловым смехом, показывая зубы и десны. Во время глажки напевала «Время вишен» и «Рикита, прекрасный цветок Явы». Носила тюрбаны, летнее платье в широкую синюю полоску и еще одно, бежевое, из мягкого жатого ситца. Пудрилась пуховкой перед зеркалом в ванной, красила губы, начиная с маленького сердечка по центру, и душилась за ухом. Поворачивалась к стене, когда застегивала корсет. Ее кожа проглядывала между перекрещенными шнурками, завязанными внизу бантиком. Я знала ее тело до мелочей. Я думала, что, когда вырасту, стану ею.
Воскресенье, пикник на склоне у леса. Помню, как сижу между ними, в теплом гнездышке из их голосов, тел, непрерывного смеха. На обратном пути мы попали под воздушный налет. Я сижу на перекладине отцовского велосипеда, мама едет перед нами вниз по склону, с прямой спиной, всем весом вжимаясь в седло. Я боюсь снарядов. И еще – что она умрет. Думаю, мы с отцом оба были в нее влюблены.
В 1945-м они уехали из Валле, где из-за туманной погоды я постоянно кашляла и плохо росла, и вернулись в Ивто. После войны жить стало только труднее. Еду по-прежнему выдавали пайками, постепенно поднимали голову те, кто разбогател на черном рынке. Мама ждала, когда можно будет снова открыть свое дело, и гуляла со мной по улицам разрушенного города, заваленного обломками. Мы ходили молиться в часовню, устроенную в концертном зале вместо сгоревшей церкви. Отец работал на заделке пробоин от снарядов. Мы жили в двух комнатах без электричества, с разобранной и прислоненной к стенам мебелью.
Через три месяца она стала хозяйкой полусельского кафе-гастронома в районе, который война обошла стороной. Всего-то – крошечная кухонька, а на втором этаже – спальня и две чердачные комнатенки, чтобы есть и спать вдали от чужих глаз. Зато – просторный двор с сидровым прессом и сараями для дров, сена и соломы. А главное – клиенты здесь платили наличными. Помимо работы в кафе, мой отец ухаживал за садом, разводил кур и кроликов и делал сидр, который потом отпускали клиентам. Двадцать лет он был рабочим и вот снова вернулся к полукрестьянскому образу жизни. Мама занималась магазином, заказами, счетами и распоряжалась деньгами. Постепенно они стали жить лучше, чем их соседи-рабочие, и даже выкупили здание магазина и смежный домик.
В 1963 году двадцатитрехлетняя Анни Эрно обнаруживает, что беременна. Во Франции того времени аборты были запрещены. «Событие», написанное сорок лет спустя, рассказывает о нескольких месяцах, в течение которых она скрывала беременность от родителей, искала помощи у знакомых и врачей и тщетно пыталась сделать аборт вязальной спицей. История, рассказанная в жестокой простоте фактов, показывает нам общество табу и классовых предрассудков, где пережитое героиней становится инициацией. Опираясь на записи в дневнике и память, скрупулезно выстраивая двойную перспективу, Эрно подбирает новое значение для прожитого опыта.
Романы Эрно написаны в жанре исповедальной прозы, лишены четкой фабулы и — как бы это сказать… — слегка истеричны, что ли. История под названием «Обыкновенная страсть» — это предклимактерические воспоминания одинокой француженки о ее любовнике, эмигранте из Восточной Европы: серьезная, тяжелая, жизненная книга для читательниц «женских романов».
Образы составляют нашу жизнь. Реальные, воображаемые, мимолетные, те, что навсегда запечатлеваются в памяти. И пока живы образы, жива история, живы люди, жив каждый отдельный человек. Роман «Годы» — словно фотоальбом, галерея воспоминаний, ворох образов, слов, вопросов, мыслей. Анни Эрно сумела воплотить не только память личности, но и коллективную память целой эпохи в своей беспрецедентной по форме и стилю прозе. И страницы, пропитанные нежным чувством ностальгии, смогут всколыхнуть эти образы в вашем сознании, увековечив воспоминания навсегда.
Излюбленный прием Эрно — ретроспектива, к которой она прибегает и во втором романе, «Стыд», где рассказчица «воскрешает мир своего детства», повествуя о вещах самых сокровенных, дабы наконец-то преодолеть и навсегда изжить вечно преследующий ее стыд за принадлежность к «вульгарному» классу — мелкопоместным буржуа.
Книги данной серии, задуманной и осуществляемой Клер Дебрю, публикуются со штемпелем «Погашено»; таким на почте помечают принятое к отправлению.Когда сказано всё, до последнего слова и можно, как говорят, перевернуть последнюю страницу, остаётся одно — написать другому письмо.Последнее, однако, связано с известным риском, как рискован всякий переход к действию. Известно же, что Кафка своё Письмо к отцу предпочёл отложить в дальний ящик стола.Написание того единственного письма, письма последнего, сродни решению поставить на всём точку.Серия Погашено предъявляет авторам одно единственное требование: «Пишите так, как если бы вы писали в последний раз».
В каждом произведении цикла — история катарсиса и любви. Вы найдёте ответы на вопросы о смысле жизни, секретах счастья, гармонии в отношениях между мужчиной и женщиной. Умение героев быть выше конфликтов, приобретать позитивный опыт, решая сложные задачи судьбы, — альтернатива насилию на страницах современной прозы. Причём читателю даётся возможность из поглотителя сюжетов стать соучастником перемен к лучшему: «Начни менять мир с самого себя!». Это первая книга в концепции оптимализма.
Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому — о возвращении. Мужчиной, потому — о женщинах. Современником — о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит — вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Когда в Южной Дакоте происходит кровавая резня индейских племен, трехлетняя Эмили остается без матери. Путешествующий английский фотограф забирает сиротку с собой, чтобы воспитывать ее в своем особняке в Йоркшире. Девочка растет, ходит в школу, учится читать. Вся деревня полнится слухами и вопросами: откуда на самом деле взялась Эмили и какого она происхождения? Фотограф вынужден идти на уловки и дарит уже выросшей девушке неожиданный подарок — велосипед. Вскоре вылазки в отдаленные уголки приводят Эмили к открытию тайны, которая поделит всю деревню пополам.
Из сборника «Соло для оркестра». Чехословацкий рассказ. 70—80-е годы, 1987.
Генерал-лейтенант Александр Александрович Боровский зачитал приказ командующего Добровольческой армии генерала от инфантерии Лавра Георгиевича Корнилова, который гласил, что прапорщик де Боде украл петуха, то есть совершил акт мародёрства, прапорщика отдать под суд, суду разобраться с данным делом и сурово наказать виновного, о выполнении — доложить.