Женька-Наоборот - [9]

— Помнишь, вычертила на земле устройство шлюзов… Сейчас наши девочки оказались образованней некоторых умников из девятого.

— Трепло! — закричал Женя, рванувшись к Тане. Если бы теплоход внезапно окутала кромешная тьма, которая была обещана Таней, он не был бы так поражен. — Обманщица! Жульница! — Тощие, липкие от повидла руки вцепились в Танины плечи.

— Ой! — завопила Таня. — Он меня выбросит за борт!

К счастью, рядом была Валентина Федоровна. Схватив Женю за локти, она тут же смущенно сказала себе: «Как девчонка!» Женя тем временем мрачно отметил в мыслях: «Хуже мальчишки».

Алёша подоспел, когда разнимать уже было некого. Валентина Федоровна поспешно приводила в порядок растрепавшуюся прическу. А девочки, в том числе Таня, осаждали ее своими соображениями насчет поведения Женьки-Наоборот.

— Поглядите, — вдруг зашептала Вера. Эта вертушка всегда все успевала заметить. — Просто смех, до чего Касатка старается. Это назло Тане.

— Где? Где?

— Вертится перед Женькой. Ха-ха-ха! А то, бывало, открещивалась от старой дружбы.

Таня вспомнила день появления Жени в школе. Ира тогда с важностью сообщила, что она хорошо знает его родителей, очень приличных людей. Женька, однако, отшил ее чуть ли не в первую переменку. Сейчас Ира своей сладкой улыбочкой, вероятно и впрямь назло Тане, подчеркивала свое с ним знакомство.

— Пусть теперь Ирку к нему прикрепят, — решительно заявила Таня. — Я отказываюсь. Навсегда.

Дружный смех был ей ответом. Пока Таня провозглашала Ирину кандидатуру, сама Ира бросилась наутек от Жени. Похоже, и ей угрожала опасность очутиться за бортом. Спрятавшись за спину старичка пассажира, Ира набралась храбрости:

— Невежа ты, Женька! Слышали бы тебя родители. Вот уж урод в семье. На своих совсем не похож.

Таня встрепенулась:

— А какие они, скажите? — (Никто, кроме Валентины Федоровны, не должен был слышать ее расспросов.) — Вы ведь их вызывали. Неужели вправду совсем другие? Может быть, неродные, а?

— Видишь ли, матери я не знаю… Могу сказать, что внешне Женя просто портрет отца.

Таня задумчиво проводила глазами по-весеннему свежий лужок. Среди сочной травы ярко желтели цветы. Издали не узнаешь, что это — одуванчики пли мать-мачеха?

Тем временем Ира, удалившись от Жени на почтительное расстояние, рискнула пустить еще одну стрелу:

— Видно, ты и мамаше своей до смерти осточертел. Сплавила тебя на экскурсию в таком замызганном виде.

Таня насторожилась. «Осточертел… Сплавила», — отметила она про себя. Если бы такие слова вырвались у кого другого, а то у Иры, с которой Таня больше никогда в жизни не обменяется ни единым словом, она тут же проверила бы мелькнувшее подозрение. А так приходится попристальней вглядеться в самого Женю. Несомненно озлоблен, да еще как! Довела семейная обстановочка… Грозит кулаком не только Касатке, но и чуть ли не всему теплоходу:

— Пусть еще кто попробует сунуться!

Валентина Федоровна отозвалась так тихо, что ее услышала одна Таня:

— Сунемся! Завтра же, милый мой, буду у тебя дома.

5. Тишь да гладь

На исходе следующего дня в новой квартирке Перчихиных было спокойно и тихо, как, впрочем, всегда в отсутствие Жени. Длиннолицый, лысеющий Петр Самсонович работал за большим двухтумбовым столом, сияющим, как рояль.

Поверхность стола, освещенная настольной лампой, отражала мраморный письменный прибор с двумя пустыми чернильницами и бледную руку Петра Самсоновича, которая то двигалась и о разграфленным листкам, то, онемев, отдыхала, выпуская на миг авторучку.

Во второй комнате, торжественно именуемой гостиной, трудилась его жена Надежда Андреевна. Эта немолодая, болезненно-полная женщина, не считаясь с одышкой, методичными движениями подправляла и без того зеркально гладкий паркет. Поводит по дощечкам суконкой, точно погладит, приласкает их, а затем остановится, полюбуется гостиной.

Хорошо сейчас в комнате, всему определено свое место. И мебели, и изящным вещичкам, расставленным на столе. Зато как появится Женя — все это словно бросится врассыпную. Занавеси и те всполошатся. А в поздний час… пропадает сон, когда Женя ложится спать. Тахта превращается в логово. Не в постель, а именно в логово, в берлогу дикого зверя. Одеяло дыбом. Вся жизнь дыбом!

Вздохнув, Надежда Андреевна распахнула балконную дверь. В комнату, которую освещала одна лампочка — к чему без гостей зажигать сразу всю люстру? — вторгся свет улицы. Запахло свежестью, слежеполитой землей. В ящиках, сколоченных знакомым плотником, уже цветут левкои и анютины глазки — первое убранство весны.

Далеко видна прямая, очерченная вереницей матовых фонарей, широкая магистраль. Вдали — недостроенные еще корпуса в окружении башенных кранов, вблизи — расцвеченные огнями новехонькие Дома. Квартиры приняли новоселов, каждый налаживает жизнь по-своему. Надежда Андреевна убеждена, что они, Перчихины, лучше многих иных устраивают свою жизнь. Очень прилично устраивают.

И все-таки… Она не склонна к философии, но ей бы хотелось знать поточней, как человеку следует правильно жить. Хоть бы кто-нибудь ей объяснил, почему в ее милой уютной квартирке не прижилось счастье. Ведь все, кажется, есть. Почти все… Сразу всего не приобретешь, но они с мужем стараются. Он, где только можно, достает дополнительный заработок — экспертизу проектов, смет. Она тоже совсем не щадит себя. И работает, и выхаживает дом, как ребенка.