Женитьба по-балтийски - [8]

«Перевести мерзавца в Севастополь командиром БЧ-3 эскадренного миноносца „Безжалостный“!»

Алныкин слушал эти чудовищные бредни и поеживался: на него посматривали так, будто он временный человек в кают-компании плавбазы, посидит здесь, покумекает и выкинет какой-нибудь сногсшибательный фокус — сочинит подложный приказ о переводе в Ригу или вдруг женится на дочери командующего Черноморским флотом.

А пора было уходить в отпуск, переносить его на следующий год запрещалось, но справедливый командир рапорт разорвал. В Ленинград поехал помощник, иначе катеру несдобровать, сосед Алныкина по каюте стал заговариваться, называл себя единственным интеллигентом «средь хладных финских скал», отказался вступать в партию, по утрам нагишом прыгал в ледяную воду, продолжал жить в каюте, пренебрегая удобствами «Софьи Павловны» (на БК побывали экскурсанты, офицеры танкового полка, один из них так оценил каюту: «Да я лучше заживо сгорю в боевой машине, чем…») Из Ленинграда помощник вернулся разъяренным, привезя умопомрачительные известия о бывшем командире БЧ-2 БК-133. Еврей Сема Городицкий, с позором выгнанный из Порккала-Удда, служил помощником командира базового тральщика в Рамбове под Ленинградом, как сыр в масле катался. А Наум Файбисович, которого с форпоста потурили за политическую неблагонадежность (отец сидел в тюрьме), — ныне командир БЧ-4 новенького эсминца, на двери радиорубки надпись: «Вход запрещен всем, кроме командира корабля и командира БЧ-4».

Замполита на порог не пустят, а Науму коврик выстелен. Оба вот-вот получат капитан-лейтенанта, женились.

— Совершу что-нибудь героическое, — стращал неизвестно кого помощник, — призовет меня под светлейшие очи сам Иосиф Виссарионович, спросит, чем наградить, и я скажу, как Ермолов или Раевский, не помню уж: «Государь, сделайте меня евреем!» На Балтике — тяжелая ледовая обстановка, добраться до Ленинграда можно только через Хельсинки поездом из Кирканумми, для этого требовалась подпись командующего флотом, и лишь в конце зимы Алныкин отправился в отпуск.

Пограничник отобрал у пассажиров документы, никого из вагона не выпускал до Выборга. Володя всю Финляндию просидел в купе. До мурманского поезда оставались три часа, Володя от скуки позвонил Аспе, и та закричала в трубку:

«Где ты?» Она привезла Володю к себе, он жил у нее почти весь отпуск, но так и не привык к новой Аспе, то сварливой и слезливой, то задумчивой и холодной. По приказу коменданта города офицерам разрешалось приходить в рестораны высшего и первого класса только в тужурках, а Володя поехал в кителе, вполне годном для театра. Аспа подолгу расхаживала с Алныкиным по фойе, глаза ее ревниво останавливались на девушках одного возраста с Володей, которого она порою уверяла в том, что выглядит он лет на пять, а то и на десять старше.

Отпускной билет выписан до Мурманска, надо было отметиться в тамошней комендатуре, Володя на сутки укатил в родной город, постоял у обелиска в честь погибших сослуживцев отца, протоптал через сугробы дорожку к могилам родителей и вернулся в Ленинград, ставший второй родиной. Никого из близких в этом мире, семья — русский флот да Аспа, как и полгода назад провожавшая его опять в Таллин. Сказала, глядя куда-то вверх:

— Не писал — и не пиши… И больше ко мне не приезжай. Замуж выхожу.

— За кого?

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Еще не знаю. Но выйду. Прощай.

Без тягот на сердце доехал он до Таллина, отпуск кончался в 24.00, и было бы нелепо прибывать до срока в базу. Патрули обходил стороной. Каждый военный комендант свирепствует по-своему, в Ленинграде без тужурки не пускали в «Асторию», зато разрешали зимою ходить в фуражке. Здешний, таллинский, всем распахивал двери ресторанов, чтоб подкатить на крытом «студебеккере» к вольнолюбивой «Глории» и покидать в кузов трезвых и пьяных, в шапках и без.

Фуражка в марте коменданта бесила, и Володя решил не искушать судьбу, в «Глорию» не заглянул, пообедал в Доме офицеров, посидел на скамейке в Кадриорге, сходил в кино. Уже темнело, с норда подул ветер с дождем.

Чемодан, взятый в камере хранения, оттягивал руку: для нужд командира и помощника Володя купил в Ленинграде восемь бутылок шампанского. Пограничники обычно не осматривали ручную кладь, но береженого бог бережет, Володя прошел на пирс Минной гавани, минуя КПП, через судоремонтный завод. К выходу в море готовился буксир ледокольного типа, капитан и боцман — частые гости обоих пирсов Западной Драгэ, Володя услышал от них малоприятную весть: из-за поломки машины выход в море задерживается до 23.30. А на часах — 20.15, четверть девятого, вечер пятницы 13 марта 1953 года.

Алныкин спустился в кают-компанию буксира, поставил чемодан. Освещение тусклое. Две женщины с сумками, больше никого. Можно вздремнуть сидя.

Не на буксире, а где-то рядом в половине девятого — как положено — отбили склянки, и Володе подумалось: да нелепо же это — три часа сидеть взаперти, когда в нескольких минутах ходьбы девушки, кофейни, вино и огни большого города.

С этих склянок и началась его новая жизнь, та, предугадать которую не смог бы никто даже в самом завиральном офицерском трепе.