Женечка, Женька и Евгеша - [4]

Старшина роты сразу прицепился к нашему командиру: «Розов, перестать улыбаться в строю! Здесь вам строй, а не я не знаю что. Я сказал, перестать!» Тот со своей всегдашней улыбкой: «А чего такого-то? У нас в семье все улыбаются. И батя, и братья, и сёстры.» Макарон, он и есть макарон: «Я вам приказываю, товарищ гвардии младший сержант, не улыбаться в строю!» Женечка в ответ: «Есть не улыбаться в строю, товарищ гвардии старшина!» А через пару секунд опять рот до ушей. Ну что поделаешь, такой человек. Но макарон есть макарон: «Я приказываю!» и голос трубный.

На вопли старшины прибежал ротный зампотех: в чём дело? Послушал и мирно сказал: «Старшина, отцепитесь от младшего сержанта.» Только макарон не был бы макароном, если бы успокоился. Наконец, наш спокойный зампотех вякнул: «Я что сказал, старшина! Не вынуждайте меня повторять! Повторите, что я сказал!» Старшина повторил, деваться некуда. Зампотех ушёл. Но ведь дело такое, что на него, ротного властелина и чуть ли не бога, в присутствии салаг, не принявших присягу, орал офицер. Как можно забыть. Ну и не забывал при случае. Мы, в свою очередь, тоже не забывали и заплатили макароннику полновесной монетой. Не сразу, а потом, при случае.

Нет, я ничего такого – этакого не хочу сказать про нашего старшину. Он был, в общем, вполне нормальным мужиком. Просто у нас в роте все были с десятилеткой или с незаконченным высшим или высшим, а у него что-то около двух-четырёх классов. Войну он прошагал всю, не единожды ранен, семья, дети. Не до образования. Мы, по его мнению, не хватили шилом патоки, не голодовали, не понимаем по-настоящему, что такое горе. Мы все городские, жизни не знаем, ходили себе в школы-институты, решаем воот таакие задачки, а без пользы дела. Таблицы стрельб «давно составлеты», так кому они здесь нужны, задачки ваши? Задачки решаете, а в койку, святое место – в сапогах! Койки заправляете как попало, а они должны быть «заправлеты только единогласно». И здесь вам армия, а не институт, здесь думать надо. Здесь оно ни к чему, ваше образование. Такие рассуждения нас смешили, а наш смех его злил. Он ведь искренне считал себя правым и желал нам помочь смотреть на жизнь правильно. «Вакханалию» он называл «аванхалией», Пентагон у него был Петнангоном, Нат Пинкертон – Накапиртоном, переплёт оконной рамы называл «перепялинками». Он сказал: «От радиации отказывают все, как говорится, органы в человека, и даже половые фактически отказывают, понос и кровь течёт, волосы и зубы лезут.» или «Вот раньше атом был неделим, а сейчас наука дошла, и он стал делим.» Как не смеяться? А его рассуждения: «Служить надо не хорошо, служить надо не плохо, а служить надо как по Уставу.» или «Пол натереть – как дом построить. Вот тебе кусок, а вот тебе кусок, а вот тебе плинтус – и до обеда фиг сделаешь.» Он был выходцем из другого мира, нам совершенно непонятного и даже чуждого. Своего рода конфликт поколений. И со всеми вытекающими, как говорят, последствиями.

Народ в роте самый разный, предстояло жить друг с другом три года. Шла, как бы сказать, притирка. Не всегда легко. Слишком уж разный народ. Уже потом, года через два, Толя Кузя выразился в том смысле, что вот мы, уже несколько послужившие, похожи друг на друга, а молодые – пока ещё все разные. И что армия всех стандартизирует, хотя внешне все остаются прежними. Да, конечно, согласился я, иначе и не может быть. Так ведь должно было пройти два года, пока дошло.

Толмачёва мы все невзлюбили разом, дружно все сто двадцать человек. Он был сыном какого-то очень крупного шишки, учился в МИМО. Таких на срочную службу и тогда не призывали, он, по его словам, залетел по собственной дурости. Как он говорил, дед застал его «за этим делом» со школьницей, дочкой папашкиного начальника. Дед у него психованный, ещё в империалистическую ранило, потом в гражданскую да ещё в эту, Отечественную. Инвалид. Ужас-то в том, что в империалистическую и гражданскую дед воевал вместе с Малиновским, называет его Родя. Ну да, с этим самым, Министром Обороны теперешним, в том и ужас весь. Дед психанул, позвонил Роде этому, Малиновскому, тот его и сунул. Не сориентировался вовремя, как он говорил, не надо было ему с этой девкой дома, и вот теперь вынужден с нами лямку тянуть. Делать то, что нормальные люди презирают. Мы, по его словам, ещё не люди, а «народ», нечто вроде рабочего скота. Он и не скрывал своего отношения к нам. Если бы не Женечка, ему бы голову открутили по-быстрому. Упало бы на него что-нибудь на хозработах. Или бы после присяги пристрелили в карауле или на стрельбах. Нечаянно.

Правда, насчёт «пристрелить», скорее всего, чересчур. Хотя, иногда нам читали на вечерней поверке приказы по Вооружённым Силам, в которых упоминались подобные случаи. Так что бывает, оказывается… Уж очень он всем осточертел.

Ну и забегая вперёд, скажу, что его ненависть к Женечке из-за мытья унитазов дошла до того, что в карауле его смену всегда водил начкар, а не разводящий - Женечка. И особенно начкар следил, чтобы после возвращения с поста его автомат был разряжен. На всякий случай, как бы чего не того.