Женечка, Женька и Евгеша - [18]

Подошёл День Советской Армии, рота пошла к шефочкам, а наше отделение – в наряд по роте, понятное дело.

Пока рота отсутствует, надо было вымыть пол в спальном помещении, ленкомнате  и натереть его мастикой. Пол вымыли, протёрли насухо, взялись натирать, а «баян» в каптёрке заперт. В двери окошечко, и виден «баян». «Баян» -это устройство для натирания пола, ящик из-под патронов, залитый цементом для веса, снизу прибиты шесть щёток, а сверху длинная рукоять. Дневальные каждый день не по разу елозят «баяном» по полу. То есть, закрыт он не случайно. Значит, надо брать в ротной канцелярии запасные щётки и вручную натирать пол. Ну, макарон! Ключ от канцелярии у дежурного по роте, у Женечки. Пошли за щётками, а в канцелярии висит парадная шинель старшины. Он её одевает несколько раз  в году, по праздникам.

Уж не помню, кому это в голову ударило, только мы её вывернули, отодрали часть подкладки, один сел на шинель, двое взялись за рукава – и понеслась! Женечка увидел: что вы делаете, с ума сошли, прекратите! Но уже натёрто было почти всё. Остались труднодоступные места, которые в любом случае приходится натирать  вручную.

Подкладку как попало пришили, шинель разгладили и повесили на прежнее место. К Девятому Мая шинель так задубела, что стала просто фанерной: она была пропитана горячей мастикой. Старшина пришёл в обычной шинели поверх парадного мундира. Он её снял, а на груди у него настоящий иконостас – и нам стало неимоверно стыдно: какие мы свиньи. Когда старшина попытался одеть парадную шинель, он пришёл в ужас. Во-вот надо становиться в строй в парадной шинели, а она в таком виде!

Построили роту: кто, признавайтесь! Так а кто скажет, знаем только мы, четверо из ста двадцати человек, а мы не скажем. Кричали, просили, угрожали, а что толку-то!

Когда офицеры стреляют из автоматов, чистить оружие приходится солдатам, у которых они их берут. Мой автомат «настроил» Витёк из БТРМ, кореш ещё по гражданке. Поэтому мне особенно часто приходилось драить свой автомат.

А вот когда офицеры сдают нормативы вождения, снимают несколько танков с кратковременной консервации, а потом, соответственно, приходится ставить их на кратковременную снова. Для этого назначают солдат.

Так вот мы выколачивали траки. При вождении в выемки траков плотно набивается грязь, которую приходится оттуда выбивать молотками: на две чурки кладут трак и молотят молотком по траку, чтобы грязь вылетела. Грохот стоит жуткий: четыре человека бьют железом по железу. А рядом –ещё четыре, и рядом с ними-столько же. В башке звенит.

Не знаю, как получилось, но Женечка свалил себе на ногу танковый домкрат, железяку немалого веса. И заорал, перебивая грохот. Женька с Евгешей схватили его на руки, сунули в командирский «стрекозёл» - и в лазарет. Там его загипсовали, дали костыли. Начал он бродить туда – сюда по лазарету, на улице – непогода, не выйдешь. Тоска. Ну, сестричка хорошенькая, так она вся при деле, а врачи–офицеры чуть что, сразу гонят в койку. А Женечка человек такой, что без деятельности он не может. Так полагаю, мучился он, мучился, пока не сошёлся с пехотным лейтенантом, сломавшим ногу на ночных стрельбах. Как-то умудрился в темноте влететь в окоп. Есть такие, с которыми вечно что-то случается. Этот был из таких, видимо.

Я тогда был комсоргом роты, и для таких организовали дополнительные политзанятия – политработа при ведении боевых действий. Такая вечерняя партийная школа, в которой преподавали офицеры политотдела дивизии, в том числе и сам начальник политотдела, полковник.

Кому-то из солдат пришло в голову записывать в толстую тетрадку солдатские стихи. Стихи, естественно, вовсе не патриотического содержания: о строевой подготовке, солдатской кормёжке, нарядах вне очереди. Ну и т. д. И кто-то, видимо, «стукнул», тетрадка попала в политотдел. (Кстати, о «стуке». Ходил такой слух, мол, на плацу, где могут построиться десять тысяч человек, встретились два земляка, служивших в разных подразделениях. «Как жизнь?» - спрашивает один, второй отвечает: «Скорей бы война да в плен сдаться.» Арестовали обоих, одного за пораженческие настроения, второго – за недонесение. Сейчас я так думаю, что подобная система всегда существовала и ныне существует в любой армии мира, как бы некоторые ни отрицали её нужность. И должна существовать. Так что…)

Начальник политодела прочёл нам отрывок стихотворения о строевухе: «Солнце жжёт на головой, крик сержанта над тобой: чётче шаг, головку выше, взмах руки, ноги не слышу – всё это зовётся строевой.» Видимо, он хотел услышать, как мы возмущаемся, а мы все просто засмеялись, потому что всем это было хорошо знакомо. Возмущённый полковник стихотворение не дочитал.

Как-то перед окончанием занятий заболел живот, всю ночь я практически не спал, а по подъёму уже не встал. Старшина орал на меня, я же повторял, что встать не могу. Мне и в самом деле было плохо.

Пришёл КП, посмотрел на меня, приказал отнести меня на носилках в его машину и отвезти в лазарет. А там доктор - майор представился Олегом Силычем. Ну, думаю, труба, какой-нибудь неоперабельный рак, если майор мне, рядовому, представляется по имени-отчеству и спрашивает моё имя. Всё. Отжил своё, думаю. И не хочется такого конца жизни. Он меня пощупал, погладил и сказал, что ничего страшного, просто, судя по всему, запущенный аппендицит, надо было раньше. Он, Олег Силыч, быстренько меня разрежет - зашьёт, а через неделю меня выпишут в моё родное подразделение. Мне положено будет десять суток отпуска при части, а потом месяц без физических нагрузок. И всего - то. Поэтому бояться нечего. А сейчас, говорит, съешь таблетку, сестричка тебя уколет и побреет. Как, говорю, побреет, я вчера перед отбоем брился. Он улыбается: она в другом месте побреет, понятно, да?