Жена журавля - [6]

— Для Брукмана?

— Что ты так смотришь, Мехмет? Не нравится мне твой взгляд. Скажи-ка…

— Ребята от Брукмана уже уехали. Они заглядывали сюда днем, когда ты ушел на обед.

— О, нет! Нет-нет-нет! Я же проверял тот заказ и все их пожелания, когда они приходили…

— Ну да, те маечки с лямками и голубыми кисками на пузе.

— А! Это же был мальчишник О'Райли! Какого хрена там делают голубые киски?! Они ведь еще сами говорили — гулянки по-тяжелому…

— У нас нет мальчишников в Турции. Откуда мне знать разницу?

— Но вы же втроем переехали сюда!

— Да ладно, и что с того? Они придут сюда в задницу пьяные, кто вообще что-нибудь заметит?

— Знаешь, если солдаты из Колдстримской гвардии Ее Величества заметят, что над их яйцами почему-то болтаются голубые картонные киски…

— Лапки.

— Что?

— Не сами киски, а их лапки. Зачем? Чтобы ублажать, понятное дело. Разве не это — главная задача любого мальчишника?

— …

— Что?

— Позвони Брукману, Мехмет. Он-то уж точно еще не открывал ящик с подарками на мальчишник.

— Да, он, похоже, очень торопился. Даже не взглянул на то, что ему подарили.

— Что ты ржешь?

— Я не ржу.

— Ржешь. Ты специально ему это подстроил!

— Да иди ты!

— Мехмет!

— Я у тебя во всем виноват! Ты прямо расист какой-то!

— Звони ему. Прямо сейчас.

— Почему я должен выполнять всю грязную работу? Ты слоняешься без дела и любуешься своей драгоценной фигней! Вот, что это ты опять притащил?

— Где?

— Вон там, что это ты прячешь за спиной всю дорогу?

— Это? Да так, ерунда. Это…

— Гусь?

— Это не гусь. Это журавль.

— Журавль?

— Журавль.

— Это как колодцы в деревнях? Видишь ли, Джордж, я должен тебе открыть одну истину…

— Ну. Давай. Колись-колись-колись…

— Сейчас. Боже! Дело в том, что рабство отменили две сотни лет назад, если помнишь.

— Помню. Это сделал Уильям Уилберфорс.

— И ты еще удивляешься, почему тобой не интересуются девчонки? По-моему, их не особо интересует Уильям Уилберфорс. Я, конечно, не знаю, но…

— У меня нет проблем с девчонками, Мехмет.

— Что, даже с последней? С той безымянной, которую никто так и не увидел? Она жила в Канаде, правда, Джордж? И звали ее Альберта?

— Даже не знаю, о чем ты говоришь, Мехмет.

— Не ломай комедию. И не делай вид, что я говорю с тобой на иностранном языке. А то мне опять покажется, что я пришел на прослушивание…

— Ладно, что угодно, только соберись и позвони куда нужно. И не вздумай перед этим сидеть в твиттере битых полчаса!

— В твиттере? Был ли мир таким же красочным, Джордж, когда ты появился на свет? И существовало ли земное притяжение?

— Полагаешь, у тебя достаточно квалификации, чтобы я тебя не уволил?

— Ну, начинается. «Это моя студия, и я тут хозяин…»

— Но ведь так и есть.

— Прекрасно. Тогда оставайся один со своим гусем.

— Журавлем.

— Тогда напиши у него это на лбу, чтобы все поверили, что это журавль.

— Это не для всех. Это…

— Что — это?

— Ничего.

— А что ты так покраснел? Есть чего стесняться?

— Да ты что? Глупости. Я просто… Встретил Журавушку. Вчера ночью.

— Журавушку? Ты имеешь в виду проститутку?

— Да нет же. Господи Иисусе! Просто журавлиха приземлилась в моем саду.

— И?

— И ничего! Иди и звони куда следует!

— Уже иду. Смотри, как изысканно.

— И перестань так вздыхать!

— Клиент, мистер Дункан.

— Что?

— Я говорю — клиент. Прямо за вашей спиной.

— Но я не слышал, чтобы дверь отворя…

— …

— …

— Чем могу?..

— Зовите меня Кумико, — сказала она.

Все всегда удивлялись, узнав о том, что Джордж американец — ну, или что он родился и вырос в Америке. Говорили, что на американца он не похож. Но кого бы ни спросили, что имеется в виду, каждый выглядел озадаченным — не потому что не представлял, какими должны быть люди, «похожие» на американцев, а потому что не знал, насколько это может обидеть Джорджа.

Все эти люди, даже из числа друзей — высокообразованных, не раз посещавших Америку, — крайне затруднялись расстаться с убеждением в том, что, не считая самого Джорджа (нет, что вы, что вы), все остальные триста миллионов его соотечественников — беспаспортные, ненавидящие любую иронию борцы во имя Иисуса, вечно голосующие за явно сумасшедших политиков, не устающие при этом жаловаться на то, что их вопиюще дешевый бензин на самом деле недостаточно дешев.

— Видите ли, Америка — это… — обычно начинали они, но тут же терялись и не знали, чем закончить фразу.

— «Нью-Йоркер», — подсказывал он. — Джаз. Мерил Стрип.

Обычно это сразу вызывало у них желание скопировать американский акцент, услужливо-открытую улыбочку и беспрестанные подмигивания. По крайней мере, эта привычка у них не исчезла и через многие годы; даже через десять лет после его переезда в Англию окружающие покупались на самую тупую остроту из сериала про Джея Юинга.[1]

— Я из Такомы, — говорил он им.

Они и слышать не желали о том, что жизнь кого-либо, кроме них самих, может быть сложной и неоднозначной и что у старушки Истории никогда не бывает одной-единственной версии прочтения. Им оказалось до странного сложно принять тот факт, что Джордж хоть и американец, но вырос не на Дальнем Юге и не Восточном побережье, а на Тихоокеанском северо-западе, где акцент мягок почти по-канадски, и что его родители, пусть и самые заурядные церковные прихожане (еще один пункт в списке стереотипов об Америке) — а, простите, где вы найдете американских протестантов, которые не таковы? — к религии все же относились с позиции