Жена - [33]

Американский выскочка,

Придурок и позер.

* * *

Все это напомнило мне другой номер в гостинице, совсем непохожий на этот – в Нью-Йорке много лет назад. Он был маленький, обшарпанный, и по утрам в нем не раздавалось ангельское пение. Было это сорок пять лет назад, но даже спустя столько лет я до сих пор отчетливо помню этот номер, помню, как там пахло и как все казалось грязным. Сбежав из Нортгемптона, мы с Джо сели сначала на автобус, потом на поезд нью-йоркской подземки – тогда сиденья в метро были плетеными, из желтой соломки, а вдоль стен бордюром тянулась реклама стирального порошка «Дрефт» и жевательной резинки «Чиклетс». Мне было девятнадцать, я стояла, держась за ремешок. На лбу багровела нелепая шишка размером с гусиное яйцо, оставленная грецким орехом, который жена Джо Кэрол запустила в меня два дня назад. Держась за ремешок, как обычный пассажир, я заметила, что Джо на меня смотрит, разглядывает шишку на лбу и мою впалую подмышку под мятым желтым платьем. Я взяла с собой смену одежды на выходные; чемодан с остальным моим скарбом должны были прислать из колледжа потом. Я ехала в метро, куда почти ни разу в жизни не спускалась, хотя знала все остановки на маршруте городского автобуса, так как почти каждый день ездила на нем с друзьями после школы.

Мне было страшно звонить родителям и признаваться в содеянном, хотя им и так уже должны были сообщить из колледжа. Они были в Нью-Йорке, и теоретически я могла бы их встретить, но это было маловероятно. Они никогда не ездили на метро и не заглядывали в ту часть города, куда вез меня Джо. Они всегда следовали одному короткому и предсказуемому маршруту: Парк, Мэдисон и Лексингтон-авеню, вот, пожалуй, и все. Я могла бы, конечно, обратиться к ним за помощью, ведь денег у нас с Джо почти не было, но что-то подсказывало мне, что не надо сейчас брать у них деньги. Эта часть моей жизни не должна иметь к ним отношения, и втягивать их я не хотела, по крайней мере, пока. Я теперь была с Джо и старалась сохранять оптимистичный настрой: я же по доброй воле покинула колледж Смит и сбежала в Нью-Йорк со своим профессором, хоть и догадывалась, что мой оптимизм скоро прикажет долго жить.

Так, разумеется, и вышло. Стоило нам с Джо войти в тесное зеленоватое лобби отеля «Уэверли-Армз», где за зарешеченным окошком сидел ночной портье, как я ужаснулась увиденному и так и стояла со страдальческим и неодобрительным видом, а Джо записывал наши имена в регистрационную книгу. Номер 402 оказался еще хуже лобби; там тоже все было зеленое, а в окне меж стеклами подохло столько мух, будто их туда специально засунул какой-нибудь натуралист для коллекции. Комната хранила следы своей неприглядной истории: запах супа, который здесь когда-то готовили на газовой горелке (шотландский с перловкой), вдавленный матрас, где, казалось, кто-то долго лежал, парализованный болезнью.

– Какая гадость, – сказала я, села на край кровати и заплакала.

Джо думал, что я не замечу убогости гостиницы, потому что та находилась в Гринвич-Виллидж. Он надеялся, что я поддамся обаянию Гринвич-Виллидж, полюблю мечтательные звуки валторн, доносившиеся из окон, проникнусь местными жителями, их свободной манерой одеваться, нестесненной корпоративными условностями. Он надеялся, что я оглянусь и скажу – да, вот этого я хочу. Но он не понимал, что невозможно взять девушку из колледжа Смит, не имеющую никакого жизненного опыта, кроме приобретенного с ним же в постели, и сделать из нее кого-то, кем она никогда не была и даже не хотела становиться.

– Значит, вот куда ты меня привез? В убогую мерзкую комнату с дохлыми мухами? – мелодраматично причитала я.

– Да нет же, Джоани, это временно, – ответил он, но, кажется, тоже встревожился, не допустил ли непоправимую ошибку.

На самом деле выбора у него не было; после того, как Кэрол Каслман запустила в меня орехом, она вышвырнула мужа из дома, и даже если бы он немедленно не подал заявление об увольнении на кафедру английского, его бы все равно уволили. Его научная карьера была разрушена; он потерял источник дохода. Что до меня, я покидала Нортроп-Хаус, испытывая странную смесь позора и новообретенной силы. Я рассказала Джо, как моя подруга Лора Зонненгард и другие девочки выстроились в ряд, чтобы попрощаться со мной, будто сиротки из фильма с Ширли Темпл; они плакали, но были глубоко впечатлены моим поступком, так как знали, что моя жизнь теперь будет гораздо интереснее, чем у них, – по крайней мере, некоторое время.

– Ну да, временно; жизнь вообще – временное явление, – выпалила я. – Меня это не успокаивает! – Я знала, что выгляжу жалко, сидя на кровати в номере с шишкой на лбу и в девчачьем платье – одевалась я по-прежнему как старшеклассница.

– Я не должен тебя успокаивать, – сказал он, – и хватит строить из себя философа-любителя. Не хочешь оставаться – уходи, ради бога. Садись на свой автобус и езжай в Смит. Тебя наверняка возьмут обратно; испугаются судебного иска – развратный профессор-еврей насилует прелестную юную дебютантку, какой скандал!

– Я не дебютантка, – возразила я, – и иди ты к черту, Джо! Ты меня не насиловал. Я сама решила. Ты знаешь, что я этого хотела.