Жена Лесничего - [21]

Чармейн обиженно замолчала. Естественно она не хотела уходить от Дэмиена, просто надеялась на другой ответ. Ожидала скажет, что никуда ее не отпустит. Но Дэмиен вернулся хмурый и чужой, будто стеной отгородился. Минутку… Ребенок? Он знает?

— Когда ты узнала, Чармейн?

— Сегодня… Как только проснулась, подумала о причине недомогания…

— Ах сегодня… А я, дурак, надеялся на правду…

— Дэмиен, знаю, та ложь всегда будет между нами. Меня не простить. Хотела бы я попросить тебя решить раз и навсегда мою судьбу, но вижу, что мы с тобой связаны накрепко. Домой я вернуться не могу, во внешний мир тоже…

— Я только не пойму, почему ты не пойдешь к отцу твоего ребенка. Ты его любила когда-то. Уверен, любовь вернется…

Чармейн опустила голову, достала из котомки чудесное зеленое платье с золотыми крылышками на спине и белыми манжетами. Куда его одевать в лесу? Чармейн расстроено смяла его в руках.

— Думаю, ребенок это именно то, чего Тейл добивался все время… Поэтому он так злился на меня, бросал, а потом возвращался. Ты наверное не поймешь, Дэмиен, но Эльфийский король бывает страшен во гневе… Будто я и не человек вовсе, а соломенная корзинка, которую, если плохо плетется, можно бросить оземь и всласть раздавить. Мне больше не пригож его лик, не чарует голос. Даже если прогонишь меня, у фейри не буду искать защиты.

Дэмиен стащил шапку с волос, устало уселся на лавку и провел ладонью по лицу.

— Я понимаю, Чармейн. Больше, чем ты думаешь. Я ведь знаю Тейла с шестнадцати лет, когда только стал лесничим. Я тогда совсем ошалел от него и Кувшинки. Они ко мне постоянно заглядывали, болтали, уводили за собой в чащобу и бросали там, посмотреть, как удастся выбраться. Они любопытные очень. Пара шуток была не совсем удачных, Кувшинка меня чуть не утопила, то ли по рассеянности, то ли намеренно. Я тогда купался, она меня за ногу потянул до самого дня и там за волосы к коряге прицепила. Я пока догадался их отрезать чуть сознание не потерял.

Но я словно ослеп… Не видел мелких оплошностей, считал Тейла идеалом, во всем старался ему потакать, чтобы снискать одобрение. Мой отец не ладил с матерью. Когда я был ребенком, он ушел в большой мир, ты слышала, наверное. Я на Тейла смотрел как на наставника, а шутки воспринимал как уроки. Когда упал с крыши дома, руку поломал, звал Тейла, искал его по всему лесу, но не докричался. Пришлось тащиться в Вирхольм к лекарю, тот хорошо заживил. Много времени утекло, пока понял, что они людей за своих не считают. Сломанная корзинка? Ты хорошо сказала…

Чармейн подошла к Дэмиену, несмело обняла за талию, прижалась грудью, заглянув в глаза. Муж смотрел без завесы отчужденности, сочувствующе и с тоской.

— Но все же стоит Тейлу позвать, и я бегу за ним, сломя голову, — повинился Дэмиен.

— У меня тоже так было раньше.

— Раньше? И что изменилось?

— Я встретила тебя.

Он усмехнулся, поджав губы, но не отпустил ее, а прижал крепче, будто позволяя себе обмануться ее словами. Чармейн встала на цыпочки, подставив губы для поцелуя, нежного и мягкого. Она потерлась о щеку Дэмиена, провела ладонями по плечам, груди. Отряхнула пылинки с рукавов мужа.

В такие моменты Чармейн предпочитала не говорить, а делать. Усадила Дэмиена подле стола, подала плошку ополоснуть руки с лицом, а затем стакан чистой воды. Да и он ощутимо расслабился от заботы.

Руки привычно принялись за работу, а мысли унеслись далеко, обратно к единорогу и знамению. Вдруг Чармейн словно очнулась и обнаружила Дэмиена рядом, помогающего разложить по местам, принесенное из Вирхольма. Ее так растрогала его безмолвная, не требующая ничего взамен, помощь, что Чармейн опять потянулась за поцелуем. Муж обнял ее за талию, углубил поцелуй и ласка за лаской они вновь остались без одежды.

Только на сей раз, начав нежно, Дэмиен внезапно завел руки Чармейн за голову. Она видела лицо мужа над собой и вдыхала его пряный человеческий запах, но ощущение беспомощности дернуло за крючок, высвободив лавину воспоминаний.

Быть беззащитной — значить терпеть боль, дергаться куклой в чужих жестких руках, безвластной над собственным телом. Те ощущения были настолько болезненны, что Чармейн настил за настилом погребла их в самом далеком чулане сознания. Оттуда, они управляли ею невидимым бичом, подхлестывая страхом, заставляя стать совсем другим человеком, лживым и отвратительным самой себе.

А теперь твердая ухватка мужа, и его запах, и ощущение того, что можно быть беспомощной и ей не причинят вреда, все это нахлынуло на Чармейн потоком бурным и живительным, тугой волной круша заслоны, проникая до глубокого чулана и чистыми струями смывая прошлое.

Чармейн дрожала, а Дэмиен следил за ней внимательным взглядом, осторожничая не перейти границы доверия. Страх и ласка соединились, Дэмиен не отпускал руки Чармейн, заставляя чувствовать себя пассивной и защищенной. Оба получали то, что было им мучительно нужно — Чармейн доверие, а Дэмиен, силу.

Когда с последним рывком он поцеловал ее и, погладив запястья опустился рядом, то Чармейн доверчиво прижалась к нему, греясь у горячего тела мужа.

Как он сумел понять, что нужно сделать, чтобы исцелить рану, не дающую Чармейн нормально жить? Неужели подсказал тот самый дар, который заставлял Дэмиена бросать все и нестись в лес сломя голову на помощь попавшему в беду зверю?