Жена лекаря Сэйсю Ханаоки - [34]
Но у Каэ была Кобэн. «Кто станет заботиться о моей маленькой девочке до самой ее свадьбы, случись со мной несчастье?» – раздумывала она. И вздрогнула, представив себе, что ждет несчастного ребенка.
Бледные щеки Оцуги порозовели, дыхание участилось. Она приоткрыла глаза, увидела, что Каэ смотрит на нее, и снова закрыла их. Похоже, пыталась справиться с болью. Муж велел Каэ сообщать ему о любых изменениях в состоянии матери, поэтому Каэ поспешила найти его.
Лекарь измерил пульс Оцуги и спросил, не больно ли ей.
– Нет, – ответила та, – но все тело огнем горит.
– Так и должно быть. Не волнуйтесь, матушка.
– А я и не волнуюсь. Я вас даже не звала. Это Каэ за вами побежала.
Дом был полон больных, некоторые пришли издалека. Обычно они останавливались в крестьянских домах Хираямы и ее окрестностей, чтобы иметь возможность навещать Сэйсю до тех пор, пока не исцелятся. Лекарь вернулся в смотровую.
Спустя четверть часа Оцуги начала извиваться от боли. Она упорно скидывала с себя руки Каэ, стонала и выгибалась дугой. Подушечка съехала в сторону. Затем, сбросив с себя одеяло, женщина принялась дико расчесывать грудь. Каэ уже поднялась, чтобы снова пойти за Сэйсю, но тут он сам появился в комнате и позвал, придерживая Оцуги за плечи:
– Матушка!
Та услышала сына и открыла налитые кровью глаза.
– Умпэй?
– Больно, матушка?
– Не очень. Просто хочется перевернуться. Боль вполне терпимая.
– Все будет хорошо.
– Умпэй? – повторила Оцуги.
– Что, матушка?
– Умпэй, ты мой сын, так ведь?
– Конечно.
– Ты только мой, Умпэй?
– Только ваш, – со смехом ответил он, словно обращался к малому ребенку. Когда мать успокоилась, он вернулся к пациентам.
Оцуги по-прежнему тяжело дышала, и время от времени у нее случались судороги. Глядя на нее, Каэ не могла думать ни о чем, кроме только что разыгравшейся на ее глазах сцене, – пребывая в затуманенном сознании, Оцуги заявила, что сын принадлежит только ей, а не его жене. Бред свекрови напомнил ей о рождении Кобэн, о невыносимых схватках, потребовавших от нее напряжения всех сил и чуть не лишивших ее жизни. Говорят, что боль первых родов самая ужасная, а потому никогда не забывается. Может, поэтому для Оцуги Сэйсю дороже остальных детей, и она пытается завладеть всей его любовью без остатка, рассуждала Каэ, стараясь успокоиться. В обществе Оцуги она чувствовала себя легко, лишь когда думала о том, через что им обеим пришлось пройти; например, произвести на свет детей Ханаока. После смерти Окацу она постаралась преодолеть возникшую между ними вражду и отнестись к свекрови с сочувствием. Но в то время все усилия пошли прахом, и пропасть, отделявшая ее от свекрови, еще больше увеличилась. Оцуги по-прежнему относилась к ней презрительно.
Свекровь впала в забытье. Каэ прониклась состраданием к ней и отогнала от себя злые и горькие мысли. Она пожалела это несчастное создание, которому так важно было верить, что Сэйсю принадлежит только матери. Может, Оцуги умрет. Или останется безвольным немощным существом, как кошки и собаки, испытавшие на себе действие снадобья доктора Сэйсю. Отдавшись на волю воображения, Каэ временно утратила всю свою ненависть.
Расслабленное тело Оцуги не шевелилось, цвет лица снова стал фарфорово-бледным. Каэ измерила ее пульс. Все в норме. Во сне жажда свекрови отвергнуть невестку тоже утихла.
– Матушка! – прошептала Каэ в ухо Оцуги. Никакой реакции. Вполне возможно, что снадобье подействовало и на слух.
Когда Оцуги металась в бреду, синее кимоно ее распахнулось, обнажив сморщенные бледные груди, настолько худые, что казались двумя чахлыми зверьками. Каэ поправила на ней одежду, аккуратно прикрыла грудь и свела вместе широко раскинутые в стороны ноги свекрови.
К полудню обезболивающее снадобье вошло в полную силу. Каэ дала отчет Сэйсю, который заглянул сообщить ей, что собирается отлучиться из дому. Удивленная подобным поведением мужа, Каэ спросила у него:
– Вы уверены, что с ней все в порядке? Она так металась… Не будет ли каких серьезных последствий?
– Никакой опасности нет, – как ни в чем не бывало ответил он. – Я, конечно, влил в питье немного отвара из цветов дурмана, но также добавил и противоядие. А бореца и красавки[43] там вообще не было. Так что матушка всего лишь приняла крепкий горячительный напиток, настоянный на травах, и теперь спит пьяная.
Разочарование было написано у Каэ на лице, она начала сожалеть о проявленной было симпатии к свекрови, злость и уныние вернулись. Жена лекаря знала, что без ядовитого бореца свекровь быстро оправится. Она вспомнила о собственнических настроениях Оцуги в отношении Сэйсю, и враждебность разгорелась в ее душе с новой силой. Каэ пожалела, что поправила кимоно Оцуги. Если бы она оставила все как есть, эта глупая самодовольная старуха сгорела бы со стыда!
Сэйсю неспешно отобедал в деревенской харчевне и снова вернулся к матери.
– Матушка, матушка! – громко позвал он.
Ответа не последовало. Некоторое время тому назад Каэ аккуратно поправила ленту Оцуги.
– Так… О, она пошевелилась, – пробормотал Сэйсю.
«Интересно, из чего на самом деле состояла смесь? – подумала Каэ. – Настолько ли она проста, как описал муж?»
В детстве она была Софьей Олелькович, княжной Слуцкой и Копыльской, в замужестве — княгиней Радзивилл, теперь же она прославлена как святая праведная София, княгиня Слуцкая — одна из пятнадцати белорусских святых. Посвящена эта увлекательная историческая повесть всего лишь одному эпизоду из ее жизни — эпизоду небывалого в истории «сватовства», которым не только решалась судьба юной княжны, но и судьбы православия на белорусских землях. В центре повествования — невыдуманная история из жизни княжны Софии Слуцкой, когда она, подобно троянской Елене, едва не стала причиной гражданской войны, невольно поссорив два старейших магнатских рода Радзивиллов и Ходкевичей.(Из предисловия переводчика).
Роман «Серапионовы братья» знаменитого немецкого писателя-романтика Э.Т.А. Гофмана (1776–1822) — цикл повествований, объединенный обрамляющей историей молодых литераторов — Серапионовых братьев. Невероятные события, вампиры, некроманты, загадочные красавицы оживают на страницах книги, которая вот уже более 70-и лет полностью не издавалась в русском переводе.У мейстера Мартина из цеха нюрнбергских бочаров выросла красавица дочь. Мастер решил, что она не будет ни женой рыцаря, ни дворянина, ни даже ремесленника из другого цеха — только искусный бочар, владеющий самым благородным ремеслом, достоин ее руки.
Мрачный замок Лувар расположен на севере далекого острова Систель. Конвой привозит в крепость приговоренного к казни молодого дворянина. За зверское убийство отца он должен принять долгую мучительную смерть: носить Зеленый браслет. Страшное "украшение", пропитанное ядом и приводящее к потере рассудка. Но таинственный узник молча сносит все пытки и унижения - и у хозяина замка возникают сомнения в его виновности. Может ли Добро оставаться Добром, когда оно карает Зло таким иезуитским способом? Сочетание историзма, мастерски выписанной сюжетной интриги и глубоких философских вопросов - таков роман Мирей Марк, написанный писательницей в возрасте 17 лет.
О одном из самых известных деятелей Белого движения, легендарном «степном волке», генерал-лейтенанте А. Г. Шкуро (1886–1947) рассказывает новый роман современного писателя В. Рынкевича.
«На правом берегу Великой, выше замка Опочки, толпа охотников расположилась на отдых. Вечереющий день раскидывал шатром тени дубравы, и поляна благоухала недавно скошенным сеном, хотя это было уже в начале августа, – смутное положение дел нарушало тогда порядок всех работ сельских. Стреноженные кони, помахивая гривами и хвостами от удовольствия, паслись благоприобретенным сенцем, – но они были под седлами, и, кажется, не столько для предосторожности от запалу, как из боязни нападения со стороны Литвы…».