Жемчужины зарубежной фантастики (сборник) - [134]

И находясь в такой полной безопасности, он насмелился сегодня столкнуться с врагом (если, конечно, враг готов с ним встретиться) лицом к лицу. Это не несло никакого риска, но могло кое-что прояснить. Однако если он хотел испытать frisson[9], лучше было бы остаться здесь до развязки. Если нет, эта последняя экскурсия представляла собой скорее жест, чем поступок, больше браваду, нежели мужество. Острое ощущение, содержащее в себе заодно и уверенность, что ничего непоправимого произойти не может. Но разве не таковой была его стратегия до сих пор — действовать спонтанно?

Конечно же, он не сумел бы полностью объяснить себе, зачем пришел на пристань, купил билет, сел на паром, если только не тем, что каждое это успешное действие усиливало сладостное чувство неуклонного продвижения вперед, ощущение одновременно почти непереносимого напряжения и мечтательной расслабленности. Он уже не мог повернуть обратно, уехать, отказавшись прослушать коду симфонии.

Красота? О, да, и больше, чем он мог вынести! Никогда он не встречал такой красоты. Паром причалил к Киналы Ада, первому из островов. Некоторые пассажиры сошли, другие сели. Паром взял курс навстречу ветру к острову Бургаз, европейский берег которого окутывался туманом. Отойдя от пристани Бургаза, они обогнули маленький островок Казык. Он смотрел заворожено, как темные холмы Казыка, Бургаза и Киналы постепенно приходят в полное соответствие с тем расположением, которое занимали на фотографиях. Он почти слышал щелканье затвора.

Но и другие соотношения деталей этого простого изменяющегося пейзажа — разве не казались они столь же привычными при каждом бесконечно малом смещении перспективы? Когда он, прищурившись, смотрел на эти острова, не сосредоточивая внимания, он почти…

Но как только он пытался приступить к этому, столь же деликатно, каким оно было, с циркулем анализа, все рассыпалось в пыль. В тот самый момент, когда они причалили к берегу Хайбелы, пошел снег. Стоя на оконечности пирса, он смотрел, как паром в белой пелене удаляется на восток по направлению к Бююк Ада.

Он поглядел вдоль узкой крутой улочки, отороченной деревянными домами и голыми по случаю зимы садами. Крупные хлопья снега падали и таяли на мокрой мостовой, через равные промежутки в сумерках светились желтые фонари, но дома оставались темными. Хайбелы был дачным местом. Здесь мало кто жил в зимние месяцы. Он поднялся до середины холма и повернул направо. Некоторые детали сруба, пропорции окна, просевшая крыша на короткое время привлекали его внимание, как шум крыльев, через пять, пятнадцать, тридцать метров.

Домов стало меньше, они располагались реже. В огородах снег прикрывал капустные листья. Извилистая дорога привела к каменному зданию. Отчетливо слышалось хлопанье флага в сером небе. Он ступил на тропинку, спускающуюся к подножию холма. Он шел среди сосен. Толстый ковер опавших иголок был более скользким, чем лед. Он прислонился щекой к коре одного из деревьев и снова услышал щелканье аппарата: систола и диастола его сердца.

Он различил шум волн, набегающих на пляж, еще до того, как увидел их. Он остановился. Огляделся. Он узнал обломок скалы. Направился к нему. Ощущения от этой сцены были настолько обширными, глубокими, полными, что он чувствовал, как шаги оставляют следы на снегу и как снег медленно засыпает их заново. Он встал.

Именно здесь он стоял с мальчиком на руках. Женщина подняла фотоаппарат на уровень глаз с почтительной неловкостью. Он наклонил лицо, чтобы заходящее солнце не слепило глаза. Кожа на голове мальчика была покрыта следами укусов насекомых.

Он был готов признать, что все это происходило, вся совокупность этих невозможных событий. Он узнал их целиком и полностью. Он гордо поднял голову и улыбнулся, словно говоря:

«Хорошо — и что теперь? Вы можете делать все что хотите, я ничего не боюсь! Потому как в действительности я совсем не здесь. Я уже в Нью-Йорке».

Он с вызовом возложил руки на скалистый выступ перед ним. Его пальцы коснулись податливого ремешка сандалии.

Покрытый снегом, маленький овал из синей резины, совершенно ускользнул от его внимания. Он развернулся на месте, лицом к соснам. Потом повернулся обратно, глядя на забытую сандалию. Он протянул руку, решив бросить ее в воду, затем передумал.

Он перенес внимание на опушку леса. На тропинке виднелся человек. Было чересчур темно, чтобы разглядеть какие-нибудь черты лица, помимо усов.

Слева от него заснеженный пляж упирался в береговой обрыв из песчаника. Справа извивающаяся тропинка уходила в сосняк. За спиной волны прибоя таскали взад-вперед морскую гальку.

Ну?

Человек со вниманием наклонил голову, но ничего не сказал.

— Ну, и что?

Человек повернулся и скрылся среди сосен.

Паром уже причаливал, когда он, спотыкаясь, поднялся на пристань. Не останавливаясь, чтобы купить билет в кассе, он взбежал на борт.

На палубе при электрическом свете он увидел, что брюки порваны, а на правой ладони кровоточит порез. Он падал множество раз: на сосновых иголках, перекопанных огородах, булыжных мостовых.

Он занял место возле угольной печи. Когда дыхание восстановилось, он заметил, что его бьет крупная дрожь. Появился мальчик с подносом чая. Он купил стакан за одну лиру. Спросил по-турецки время. Было десять часов.