Жемчужина, сломавшая свою раковину - [3]

Чем ближе к рынку, тем оживленнее становилось движение на улицах. Проезжавшие мимо машины поднимали тучи пыли. Мне приходилось прикрывать нос и рот краем платка, просто чтобы не задохнуться. К тому моменту, когда я добиралась до рынка, мои башмаки были покрыты толстым слоем пыли. Казалось, сам воздух нашей деревни был окрашен в тусклый серовато-желтый цвет.

Недели через две после того, как я стала регулярно появляться на рынке, торговцы запомнили меня. Не так-то часто встретишь девятилетнюю девочку, которая деловито обходит лавку за лавкой, совершая покупки. Мне не раз приходилось видеть, как мои родители торгуются с продавцами, и я решила, что непременно должна следовать их примеру. Я бойко спорила с хозяином бакалейной лавки, когда он пытался назначить за свой товар цену, в два раза превышающую ту, что он предлагал маме. Скажем, если он говорил, что эта мука импортная и поэтому так дорого стоит, я заявляла, что мне не трудно пройти в конец улицы и купить ту же самую замечательную муку у Мирваза-ага, у которого нет привычки заламывать цены до небес. Продавец ухмылялся, покачивал головой и, отступив перед напористой покупательницей, принимался сыпать муку в пакет, бормоча себе под нос слова, не предназначенные для детских ушей.

Мама-джан была очень довольна, что теперь за покупками хожу я. У нее и так было немало хлопот по дому. Присматривать за малышкой Ситарой мама-джан поручила Парвин, они же вместе с Шахлой занимались уборкой, стиркой и приготовлением еды. Во второй половине дня мама-джан заставляла нас открывать школьные учебники и тетради и делать домашние задания, которые сама же и задавала нам.

Для Шахлы дни тянулись томительно долго и однообразно. Она тосковала по школе, по своим подругам, по учителям. Шахла была прилежной и сообразительной ученицей. И хотя сестра никогда не числилась в списке лучших, своей открытостью она неизменно располагала к себе учителей, и они не скупились на похвалы. Шахла следила за собой и прилагала особые усилия, чтобы хорошо выглядеть. К примеру, вечером перед сном она как минимум в течение пяти минут расчесывала свои длинные темные волосы, потому что кто-то сказал ей, что от этого они станут сильнее и гуще. Шахла не была красавицей. Большинство назвали бы ее лицо приятным или даже симпатичным, но незапоминающимся. Однако врожденное обаяние словно наполняло ее каким-то внутренним светом. При взгляде на нее на лицах людей сама собой появлялась улыбка. Шахла смотрела на вас, и вам начинало казаться, будто для нее нет ничего важнее, чем встреча с вами. Когда у нас бывали гости, мама-джан всегда с гордостью наблюдала за старшей дочерью: Шахла умела завести неспешный разговор, вежливо поинтересоваться здоровьем человека и делами каждого члена его семьи: «Как поживает Фарзана-джан? Мы так давно ее не видели. Пожалуйста, скажите, что я спрашивала о ней». Пожилые тетушки одобрительно кивали головой и хвалили маму-джан за то, что она воспитала такую учтивую дочь.

Совсем другое дело Парвин — человек настроения. Ее глаза, в отличие от наших, темно-карих, имели серовато-ореховый оттенок и смотрели на вас так, что вы тут же забывали, о чем собирались сказать. Блестящие каштановые волосы крупными локонами обрамляли милое личико Парвин. Без сомнения, она была самой красивой девочкой в нашей семье.

Но при этом Парвин была напрочь лишена того, что зовется умением общаться с людьми. Если подруги мамы-джан заходили проведать нас, Парвин моментально ускользала в дальний угол комнаты и принималась сосредоточенно заниматься каким-нибудь делом, например расстилать на столе скатерть, усердно расправляя каждую складочку. Если же появлялась возможность и вовсе избежать встречи и приветствий с традиционными поцелуями, Парвин спешила ею воспользоваться и исчезала из комнаты прежде, чем там появлялись гости. Если же этого сделать не удавалось, она отвечала на расспросы взрослых рассеянно и односложно, не переставая поглядывать на дверь.

«Парвин, тетя Лалома задала тебе вопрос. Пожалуйста, повернись к нам и оставь эти цветы на окне — их не обязательно поливать прямо сейчас!»

Замкнутость Парвин и неумение держать себя с людьми с лихвой окупались другим ее талантом — настоящего художника. Карандаш буквально оживал в ее руке — морщинистые лица старух, раненый пес, покосившийся дом-развалюха. Парвин обладала удивительной способностью показать вам то, что ваши глаза не видели, хотя вы и смотрели вместе с ней на один и тот же пейзаж или предмет. Сестра могла за считаные минуты сделать потрясающий набросок, но мытье посуды занимало у нее целую вечность.

— Наша Парвин будто из другого мира, — часто говорила мама-джан. — Она совершено особенная девочка.

— И что в этом хорошего? — ворчал в ответ папа-джан. — Ей предстоит жить в нашем мире и строить свою жизнь среди людей.

Но папа-джан любил рисунки Парвин, аккуратно собирал их и хранил у себя в столе, время от времени перебирая и рассматривая то один, то другой.

Но, кроме замкнутости, у Парвин имелась еще одна проблема — врожденный вывих бедра. Кто-то из соседок сказал маме, будто это случилось оттого, что во время беременности она слишком часто лежала на боку. Когда малышка Парвин только-только начала ползать, сразу стало понятно — с ней что-то неладно. Ей потребовалось гораздо больше времени, чем обычным детям, чтобы научиться ходить. Тогда ее хромота стала очевидна. Папа-джан возил Парвин к врачу, когда ей было лет пять-шесть, но доктора сказали, что уже слишком поздно что-либо исправлять.