Жемчужина Авиньона - [29]

Бернар странно посмотрел на него и Хью рассмеялся:

— Это слишком долго рассказывать, Бернар. Катарина… — Хью замолк на полуслове, и улыбка сошла с его лица. Он не хотел сейчас вспоминать о Катарине, не хотел думать о ее глазах, ее смехе. Не хотел вспоминать ничего о том вечере. Он хотел изгнать эти мысли из своего мозга, иначе он просто не сможет выполнить просьбу Бернара. Он доставит Катарину в Шантильи, но будет держаться на расстоянии. Только так он сможет побороть искушение.

Слуга, принесший ужин, отвлек Хью от мрачных мыслей, а запах жареной говядины заставил его забыть обо всем. Они с Бернаром набросились на пищу с жадностью голодных волков. Снова и снова наполняли они свои кубки, обсуждая между кусками мяса и глотками пива детали предстоящего путешествия. Хью совсем перестал думать о давешнем поцелуе, ему удалось подчинить разгоряченный мозг своей воле и забыть о тех чувствах, которые пробудила в нем Катарина.

Хью очень давно пришел к заключению, что в подобного рода чувствах нет ничего хорошего, они нарушали ясность ума, а рыцарь не мог позволить себе этого. Поэтому он заставлял себя думать о тех вещах, с которыми был в состоянии совладать. Он обсуждал путешествие в Шантильи, как будто планировал военную операцию в пустыне. Они обговаривали с Бернаром малейшие детали поездки. Это была почва, на которой Хью чувствовал себя уверенно. В Иерусалиме ему пришлось научиться командовать людьми и принимать решения. Ни дня не было, чтобы ему не пришлось разрабатывать какой-либо план или приводить его в исполнение. Хью знал, что плохо подготовленная операция обречена на провал. Он умел принимать жесткие, хладнокровные решения. Тамплиеру в Святой Земле не выжить, если он не ожесточит свое сердце. Существовал только долг, а долг повелевал ему обеспечить безопасность христианских паломников, жить жизнью аскета и быть чуждым плотским желаниям.

Глядя, как догорает огонь в очаге, Хью методично приводил в порядок свои мысли, запрещая себе думать о том, чему не суждено было сбыться.

Не важно, что он чувствует. Есть только долг. Честь. Ответственность. Пусть Катарина будет всего лишь еще одним пилигримом, которого он должен защитить. Хью заставил себя закрыть двери, ведущие в его сердце, он не позволит чувствам взять над ним верх. Только когда Бернар, наконец, ушел, а Хью лег на кровать и заснул крепким, глубоким сном, маска, с таким трудом надетая им, спала с его лица, открыв страдающего человека, носившего ее.

Глава восьмая

Амарант беспокойно заерзал под своим колпачком, и Катарина одетой в перчатку рукой пригладила его перья, пытаясь успокоить птицу.

— Погоди немного, — заворковала она нежно, — скоро ты сможешь вволю полетать.

Жан, едущий рядом с ней, приставил козырьком руку ко лбу, защищаясь от яркого полуденного солнца, и внимательно осмотрелся по сторонам, глядя, не шевельнется ли где трава.

— Слишком ясный сегодня день, Катарина, — вздохнул он. — Ни одного зайца не видно. Они, видно, прячутся под камнями, высунув носы ровно настолько, чтобы не задохнуться. Вряд ли сегодня нам попадется хоть один.

Катарина посмотрела вдаль и пожала плечами:

— Как ты сам только что сказал, сегодня прекрасный день. Если мы не найдем зайца, то единственный, кто будет разочарован, это Амарант. Ему хочется полетать. Что касается меня, то я с радостью просто побуду на воздухе.

— Верно, тем более, что немного тебе осталось этих дней.

Катарина взглянула на брата и снова начала осматривать горизонт. Жану было уже пятнадцать, длинный и нескладный, он иногда казался Катарине состоящим из беспорядочно двигающихся конечностей. Впрочем, это было вполне естественно, она помнила своих старших братьев в этом возрасте. Так же, как сейчас у Жана, голоса их ломались, а руки, казалось, существовали отдельно от тела. Она знала, что все это не более, чем признаки взросления, и вскорости Жан тоже изменится. Из всех братьев Жан был наиболее близок ей. Старшие были заняты своими делами, а сестры были еще слишком малы. Жан всегда с удовольствием присоединялся к ней во всех ее забавах, и они проводили вместе целые дни напролет, охотясь с соколами или исследуя окрестные леса, которыми славился Авиньон. Как сегодня, ей стоило только предложить, и он с радостью составил ей компанию.

— Мне будет не хватать тебя, Жан, — мягко сказала она.

— Что же во мне есть такого, чего тебе будет не хватать? — фыркнул он.

— Твоей дружбы, — просто сказала она.

— Ты же поедешь вместе с Хью! Чего еще тебе желать? С того момента, как он приехал, ты проводишь с ним все время. Я думал, ты вне себя от счастья, что едешь с ним.

Катарина смотрела, как грудь ее лошади раздвигает высокую полевую траву. Углы ее губ горько опустились, но она быстро справилась с собой.

— Я так не думаю, Жан, — сказала она. Задумавшись, Катарина закусила губу. Она ни с кем не хотела обсуждать странное поведение Хью, но с того момента, как ее отец объявил, что Хью будет сопровождать ее в Шантильи, тот вел себя более чем странно.

Хуже того, он был холоден и старался держаться от нее на расстоянии. Когда все собирались в Большом Холле, он садился в противоположном конце комнаты, где увлеченно о чем-то беседовал с ее отцом и другими рыцарями. Он даже провел целый день с Жофреем, чего Катарина и вовсе себе не могла объяснить. У этих двоих мужчин не было ничего общего. Жофрей говорил о крестовых походах, как о чем-то блистательном и победоносном, что помогло обрести смысл его юной жизни. То немногое, что говорил о Священной Войне Хью, было другим. Несмотря на это, он проводил вечер за вечером с кубком в руке, слушая чужие рассказы о Константинополе. Он редко навещал Теренса, проводя иногда целые дни в одиночестве, охотясь в лесу, а когда Катарина встречалась ему, то он смотрел сквозь нее, как будто не замечая. Даже на Аврила он обращал больше внимания, чем на нее.