Жемчужина Авиньона - [12]

На сундуке лежал свиток, перевязанный лентой такого же красного цвета, как и крест на кольчуге Хью. Она схватила свиток и побежала к креслу, стоящему у очага, в котором весело потрескивал огонь — единственное освещение Большого Холла в этот ранний час. Усевшись в кресло, она развязала плотно намотанную ленту и медленно развернула свиток, догадываясь, что мог передать ей Хью. Действительно, это был дорогой подарок. Катарина понимала, что для написания этого письма он наверняка потратил большую часть ночи.

Дорагая Катарина.

Боюсь, я савсем забыл, зачем атправился в поход и почему аказался в Авиньене. Я должен исполнить свой долг перед Богом. Но я намерен прадалжать уроки, каторые ты давала мне. Поэтому я буду писать тибе обо всех своих приключениях, а ты исправляй ошибки и пиши мне обратно в Константиноплъ. Таким образом, наши уроки не прападут впустую. А кагда я вирнусь, ты проверит миня, и я надеюсь, что не падведу.

Хью Вунэ.

Катарина забыла о дожде и холоде, и сердце ее забилось от радости. Она широко улыбнулась. — Конечно, ты не подведешь, мой рыцарь.

Глава четвертая

Иерусалим, 1150 год.

Беспощадное иерусалимское солнце изливало на город потоки нестерпимого жара, от которого нигде нельзя было найти спасения, кроме как за толстыми каменными стенами замков крестоносцев. Хью вошел в прохладный полумрак и издал вздох облегчения. Горло его было обожжено раскаленным воздухом Святой Земли, а на зубах скрипел песок. Сухая пыль тонким слоем покрывала каждый дюйм его облаченного в доспехи тела. Эта пыль была такой мелкой, что проникала в малейшие щели доспехов, натирая кожу до кровоточащих ран. От нее не спасали ни броня, ни полотняное белье, в которое он был одет. Сейчас ему хотелось только одного — очистить язвы от запекшейся крови и сукровицы. Ванна. Как же он истосковался по ванне!

Хью бросил шлем на деревянный стол, стоящий тут же у входа. За шлемом с грохотом последовали тяжелые железные перчатки. Он устало провел тыльной стороной ладони по лбу, вытирая пот.

— Все ли спокойно в городе и его окрестностях?

Хью поднял голову и увидел Теренса, идущего к нему в полумраке Большого Холла. Огонь в очаге не горел — рыцари жаждали прохлады, избавляющей их от невыносимого зноя.

— Пока все спокойно, а завтра я отправляюсь в Дамаск. Я получил известие, что группа пилигримов ждет, чтобы им обеспечили безопасную дорогу.

Теренс медленно покачал головой.

— Ты же знаешь, что им ничего не грозит, и все же едешь туда?

— Они имеют право на мою защиту, Теренс.

— И ты поклялся обеспечить им их права.

— Да, это моя обязанность как тамплиера, — Хью отправился во внутренние покои, из которых вышел Теренс, но брат остановил его.

— Пойдем ко мне, — сказал он, — мне надоели эти разговоры в Холле, от них никогда не бывает толку.

Хью отвернулся от брата, чтобы тот не увидел, как гримаса раздражения исказила его лицо. Покои Теренса были убраны куда более богато, чем комнаты Хью. Хотя Теренс тоже был рыцарем-тамплиером, он принадлежал к тем, кто занимался повседневными делами ордена. В отличие от простых рыцарей, называвших свои крошечные каморки комнатами, Теренс жил в богатых покоях с камином, роскошной мебелью и богатым гардеробом.

Как только дверь за ними закрылась, Хью рухнул в кресло с высокой спинкой, стоящее у едва теплящегося камина. Вытянув ноги, он снова вздохнул, давая телу отдохнуть от брони, добавлявшей к его весу около сорока фунтов[4]. Господь всемогущий, как же он устал. Ему не хотелось задавать вопрос, давно уже витающий в воздухе, не хотелось знать, правдой ли были слова Теренса, сказанные им о других рыцарях.

Он дал свою клятву два года назад, присягнув на верность Великому Магистру Иерусалима. Согласно уставу ордена он отрастил длинные волосы и бороду, как и все тамплиеры, принимал пищу дважды в день в полном молчании и не носил никаких украшений. Обязанностью его было охранять пилигримов на пути от Дамаска до Иерусалима. Он старался беспрекословно выполнять свой долг. Зачем Теренс завел свою речь именно теперь, когда Хью так устал?

Он посмотрел на брата, молча стоящего на помосте, окружающем большую кровать, с таким видом, будто он был старшим из них.

— Давай уедем домой, — наконец сказал Теренс.

Хью наклонился вперед, уперев локти в колени, и помассировал виски.

— Теренс…

— Ты же знаешь, что нам здесь больше нечего делать. Когда мы отправлялись сюда, на это была веская причина, но теперь она растаяла, как дым над водой.

— Мы приехали сюда, чтобы потрудиться во имя Божье. Нас благословил Его Святейшество папа и говорить, что здесь нам нечего делать, это…

— Ересь? — слово было произнесено так тихо, что Хью не услышал бы его, если бы это не было то самое слово, что давно уже витало в воздухе.

Он выпрямился и плечи его напряглись, как будто на них навалилось тяжелое бремя.

— А разве нет? — спокойно спросил он.

— Никто не требовал от нас, чтобы мы остались здесь до конца жизни. Балдуин[5] знает, как ты предан делу, Хью. Ты лучший из рыцарей. Ты сделал больше для общего дела, чем любые десять рыцарей, вместе взятые, и Людовик наградил тебя Понтуазским замком вместе с окружающими его землями. Во всей Франции не сыскать лучшего места. Ты будешь жить в краю виноградников, всего в дне пути от королевского двора. Полагаю, ничто более убедительно не могло бы доказать, какую ценность ты представляешь для короля.