Жемчуг северных рек - [26]

Тишка онемел как рыба. Вот это да-а… И Николу с собой. А как для него кашу-то варить? Ведь его до сих пор тёплой, из-под загнетки, кашкой кормят. А на Керети не каша, а гнус, и комары ему в рот полезут. Да его же там так искусают, что весь в волдырях будет.

— Ну-у не-е-ет! — выдохнул Тишка.

— Чего нет? Чего нет? — напирая на него, затараторил Славка. — Нырять, что ли, будешь с нами с плота? Плаваешь-то, как лягушонок, а воображаешь из себя чёрт знает кого. Ты соизмеряй свои возможности с жизнью.

Тишка опять опешил от его крика и, выждав, когда брат затихнет, оправдываясь, сказал:

— Я же не про себя говорю «нет»… Я ж про Николу: его овод и гнус живьём съедят. Разве Микулины отпустят с ним Митьку?

Алик снова прошёлся по комнате, заложив руки за спину.

— Устами младенца глаголит истина, — изрёк он. — Не подготовились мы, Вячеслав, к мероприятию. Нужно честно признаться…

Тишка почувствовал, что поход откладывается, и облегчённо вздохнул.

— А давайте, ребята, завтра с утра, — простодушно предложил он свой старый вариант. — Сегодня приготовим всё… Я и к Митьке сбегаю, его уговорю.

Славик вскинулся на него цепной собакой:

— Трепло! Ты же только что говорил, что его не отпустят с Николой.

— А мы старуху в няньки наймём, Павлу Ивановну. Один-то день посидит.

Славка с Аликом переглянулись. Конечно, их занимает вопрос, на какие гроши они наймут няньку. Но ведь у Тишки денег нет, зато есть руки и ноги. Он ими Павле Ивановне отработает: и дров напилит-наколет, и картошку окучит. Чего затребует старуха — в такую отработку к ней и пойдёт. Всё одно к одному: надо ж кого-то просить и корову закрыть во дворе. Да не только свою. И микулинскую тоже.

Алик выслушал его предложение с удивлением:

— А ты, Тихон, хорошо соображаешь. С тобой действительно можно в разведку ходить.

Тишка расцвёл, как маков цвет.

3. Митькины хлопоты

Митька, оказывается, о кладе тоже не знал ничего. Ну, пригласил его Алик к себе на совет и пригласил. Мало ли зачем он приглашает, из него фонтан идей всегда брызжет. Пока Митька переделал все дела по дому, солнце уже поднялось высоко. А тут и Тишка к нему явился нарочным:

— Тебя Алик зовёт.

— Знаю, что зовёт. — Митька обтёр руки о материнский фартук, который едва закрывал ему колени. У ног стоял ведёрный чугун картошки, объятый облаком пара.

«Поросёнку мнёт», — догадался Тишка.

С толкушкой в левой руке вертелся около чугуна и Никола. Он бил по картофелинам, но они, белея ссадинами, выскальзывали из-под толкушки и отскакивали к борту чугуна. «Недоварили», — подосадовал Тишка. Никола был весь в ноту — то ли от выпиравшего из чугуна пара, то ли от излишнего усердия. Волосы у него слиплись на голове козлиными рожками.

— Передохни, Никола, передохни, — тронул брата за плечо Митька, и Никола, оставив в чугуне толкушку, шлёпнулся на пол, разбросал ноги в стороны. Уработался…

Но Николина усталость коротка, как щелчок.

— Тишка, ты у нас ночевать будешь? — И он подал Тишке левую руку: чего же, мол, смотришь, давай поднимай меня…

— Я ночевать? — удивился Тишка.

— Да он у нас всех ночевать приглашает, — засмеялся Митька. — Уж такой гостеприимный растёт. — И строго прикрикнул на брата: — Никола, какую руку я тебя учил подавать?

— П-павую.

— А ты подаёшь?

— Левую.

Митька пожаловался на брата Тихону:

— Никак не могу отучить. Боюсь, левшой вырастет.

— Ну и что тут особенного? — неуверенно заступился за Николу Тишка и рассудил по-взрослому: — Лишь бы хороший человек вырос.

Митька засмеялся, довольный, но всё же прикрикнул на брата:

— Я кому говорю, перемени руку!

Никола засопел, обидевшись, поднялся самостоятельно и ушёл к дивану, где у него — обомлел Тишка от изумления и зависти — стоял целый гараж новеньких игрушечных машин самых различных марок, начиная от «Запорожца» и «Жигулей» и кончая заграничными незнакомками.

Митька перехватил его завистливый взгляд и оправдался:

— Отец балует… На областной слёт механизаторов ездил, понавёз барахла…

Тишка сглотнул слюну и отвернулся.

Митька сновал от печи к столу и от стола к печи, доставая из-под чела одни чугуны, парившие лёгким облачком, и засовывая ухватом к вспыхивающему краснотой углей загнету другие, ведёрные, — наверное, с пойлом для коровы.

— Говоришь, в Керети клад нашли? — переспросил он и недоверчиво покрутил головой, — Да кто в такой глухомани клад будет прятать? Разбойники? Так их в наших краях не бывало.

— А богатеи, которых в Полежаеве раскулачивали? — подсказал Тишка.

— Богатеи если б прятали, так и вырыли бы давно. После коллективизации-то сколько годов прошло. Они уж из заключения давно выпущены…

Если б клад оставили, так приехали бы на Кереть и средь бела дня откопали — никто не увидел бы, людей в лесу нет.

Тишка от простоты и убедительности его доводов потускнел: действительно, какой клад долежит до наших годов! Давно выкопан.

Но Митька всё-таки засуетился, торопливо домял картошку, развел её сывороткой.

— Раз такое горячее дело, то Алик мог бы и сам ко мне забежать, — сказал он недовольно.

— Да их там двое, со Славкой они…

— А двое что, к одному не ходят? — усмехнулся Митька.

Тишка промолчал, хотя удивился простодушию Митьки: неужели не понимает, что это Славка любой своей выдумкой побежит делиться с товарищами, а Алик — нет, тот фантазирует, не только оберегая, но и приподнимая своё достоинство.