Желтый лоскут - [26]
Мы вошли внутрь. Дядя Пятрас осветил электрическим фонариком стены, затем направил луч кверху.
Ш-ш-ш-ш… — вдруг зашелестело на вышке.
Я безотчетно подался к дяде Пятрасу.
— Это же голуби под стрехой!..
И вправду голуби! Я попытался улыбнуться.
Пятрас взял меня за руку:
— Не струсишь?
— Нет!
— Взберешься?
— Ага!
— Но там, выше, прогнившая балка. Выдержит ли?
— Да мы с Алексюкасом по ней сколько раз ходили.
Дядя Пятрас вытащил что-то из-за пазухи.
— Слушай, брат, я тебе поручаю важное дело. На. — И он подал мне что-то мягкое. — Это флаг. Залезай и прикрепи к шпилю. Понял?
— Что?!
— Тсс… Потише. Флаг, говорю.
— Так, значит, мне не надо будет здесь прятаться, никто на меня не доносил?
Дядя Пятрас потрепал меня по плечу:
— Да что ты, братец, выдумал! Это мы красный флаг вывесить хотим, завтра-то Первое мая.
Не прятаться, а флаг вывесить. Вот оно что! Никто, значит, на меня не доносил!
Я был вне себя от радости. Схватив мягкую ткань, стал ощупью подниматься по шатким ступенькам.
— Да погоди ж ты, пострел! Я тебе посвечу, — забеспокоился Пятрас. — Осторожно, не торопись. И смотри крепко привяжи.
Привязал я флаг крепко-накрепко. Один узел, другой, третий… И вот, счастливый, спустился вниз и попал прямо в могучие объятия дяди Пятраса. На радостях он так меня стиснул, чуть ли не дух вон. Мы оба тихо смеялись. Вот теперь это тот, настоящий дядя Пятрас, веселый, как всегда!
Вокруг не было ни души, кроме нас и притихших пернатых. Но из башни все же мы шли крадучись.
— Вернемся в обход, лесом, а там на проселок, — тихо сказал Пятрас.
И чем больше мы удалялись от башни, тем увереннее становились шаги слесаря. Я тоже шагал бодро, стараясь попадать в ногу. Потом, словно сговорившись, мы оглянулись.
— Развевается… Развевается наш флаг!.. — воскликнул дядя Пятрас, радуясь, как ребенок.
В лесу, на полпути от дома, Пятрас присел на ствол поваленной березы, притянул меня поближе, вынул из кармана бутылку, отхлебнул и подал мне:
— На, хлебни-ка разок.
Я глотнул капельку.
Пятрас опять поднес бутылку к губам, потом заткнул пробкой.
— Вот мы и приложились в честь наступающего. Это я для Брониславаса раздобыл к празднику, — сказал он, как бы оправдываясь. — Эх, Бенюкас, — продолжал он, — поживем, еще как поживем! Прогоним вскорости отсюда фрицев… Ударит Красная Армия, у фашистов только пятки замелькают. Сила-то на нашей стороне, братец.
Когда мы поднялись и пошли по тропинке, дядя Пятрас тихо, а потом все громче затянул:
— Дядя Пятрас, потише, не услыхал бы кто… — коснулся я его руки, но он голоса не понизил.
Тогда к его сочному басу и я присоединил свой тоненький голосок.
АЗИАТЫ И ОБЕР
Наконец началось…
На рассвете где-то за лесом у реки Дубисы загрохотало. Да так, что народ бросился к погребу рядом с помещичьей усадьбой. Бежали кто с ребенком на руках, кто с узлом, а кто и с пустым ведром или жестянкой — как на пожар.
В погребе стоял затхлый запах проросшего и перегнившего прошлогоднего, а может, и позапрошлогоднего картофеля, смешанный с запахом трухлявой древесины. Но сильнее всего била в нос плесень — она здесь покрывала все стены, все углы. Однако никого это сейчас не смущало. Народу в погребе набилось до отказа — яблоку негде упасть.
Началось ведь… Началось!
Я уже давно ждал, когда наконец начнется. Одни говорили, будто фрицы теперь очень сильны, какое-то диковинное оружие выдумали и русских через Дубису не пустят. Другие, наоборот, считали, что песенка немцев спета, по всему видно, Гитлеру капут. Так что, не нынче-завтра начнется.
Лишь один управляющий, этот немецкий блюдолиз, ходил, ровно кочергу проглотил, и исподлобья сверлил всех своими тусклыми, белесыми глазами.
— Ждете, поди? Что ж, дождетесь. Первыми идут азиаты, всех режут подряд, не спрашивают — батрак ли, барон. Морды у них страшенные, глазищи раскосые, носы раздутые, как мехи, скулы за версту выдаются. Не то негры, не то монголы. Ждите, ждите…
— Кто они такие, эти азиаты? — спросил я Диникиса удивленно.
— Чего это ты, глупыш, всякую брехню повторяешь?
Разные слушки, разговорчики, то веселые, то печальные, действовали на меня удручающе, и я не знал, чего ждать, что делать, о чем думать. А тут еще Диникис наказал:
— Со двора чтоб ни ногой! От господской усадьбы, смотри, подальше держись. На последнем издыхании скотина еще больше стервенеет.
Скотины, правда, в имении уже никакой не было — в Германию угнали. Но я понял Диникиса. Он имел в виду черного обера, который теперь всюду следовал за бароном.
Обер — это долговязый немец в черном мундире… Появился он в имении после той ночи, когда в старой башне нашли Рекса с размозженной головой. Барону, видать, было не до траура по своему милому дружку Рексу. Он в два счета смотался в город и привез взамен обера, а тот, не медля, принялся наводить порядок в хозяйстве: перво-наперво угнал в Германию скот, а следом погрузил зерно и фураж.
И опять в имении было два хозяина: барон фон Венцель и черный обер. Не зря, видно, беспокоился Диникис обо мне. Если оберу попасться в лапы, как однажды Рексу, то хорошего не жди.
Разве не оттого погиб старый пастух Вайткус? Он вдруг возьми да пожалей бурого бычка с белой метиной на лбу. Будто не самых породистых и удойных коров угнали в Германию. А ему, видишь ли, бурого бычка стало жаль.
