Желтый караван - [30]

— А вот так тебе, плешивый! — сказал мудрый Аввакум. — Ороговел!

Он не удивился и бурной сцене, последовавшей потом и происходившей бесшумно, но понятно, с участием уже двух голов. Но старец замерз у окна, обжег коленку о батарею и поэтому лег в постель.

— Развоевались! — ворчал старец, укладываясь на уже остывшую, ледяную простыню. — Спать не дают!

Свет погас.

— Что-то быстро помирились, чудики! Молодо-зелено!

Сон перебили совсем, и он еще не спал, когда снова на стену лег ядовитый поток света от бра.

— Не! — сказал Аввакум. — Чтой-то опять не получается! По себе бы брал, сынок. Не тянешь!

Он опять встал и приблизился к окну.

Занавески оказались задернутыми.

— Это у нас новости! — решил старец и хотел было вернуться в постель, но тут по занавескам стала ползать совсем уж невероятная тень. Лысый господин успел зарасти кудрями и отпустить бороду.

— Треугольник! — правильно определил Аввакум. — Убийство!

Бородатая тень, посуетившись, исчезла. Свет погас.

— Гуляй, ребята! — засмеялся старец. Он решил попить чаю, так как все равно уже не надеялся заснуть, но тут снова вспыхнули таинственные окна.

Тот бородатый успел побриться и отрастить длинный нос.

— Театр теней! — изрек мудрый Аввакум. — Заслуженные артисты!

Он на ощупь включил чайник, подставил себе стул, занимая место в партере, но на занавеске произошли за эти минуты такие перемены, что старец отбежал от окна и замахал руками:

— Сгинь, колдунья! — вскричал он.

В тот же вечер пошли гулять Ржевский с собакой и не вернулись. Вернее, частично вернулись: около часа ночи пудель Нансен стал требовательно фыркать в щель над порогом, поднимая с полу клубы пыли. Супруга Ржевского обнаружила под ошейником записку: «Приду поздно». Это ее не взволновало, дело было привычное, хотя после часа ночи «поздно» не получалось, становилось уже «рано». Супруга налила пуделю в миску молока и под громкое собачье лакание и чавканье легла спать, и снились ей в ту ночь добрые и смешные сны.

Ржевский же к половине второго добрался до квартиры Тишкина. Ржевский, в отличие от старца Аввакума, применил не радедорм, а, по совету Ташевской, более тяжелую артиллерию — четыре таблетки с загадочной буквой «Ю» и стакан красного. Он предполагал, с большими основаниями, чем старец, что никак не заснет. Срыв долгожданных гастролей, полное отсутствие поводов для этого, нехорошие намеки пьяницы-обэхээсника, тревожная неопределенность и, главное, настоятельная теперь необходимость заглянуть в ясные очи своего непосредственного подчиненного Тишкина, все это заставило его бросить во дворах Нансена, вынужденного добираться домой самостоятельно и совершившего в тот вечер неведомые миру подвиги среди льдов и заиндевевших трав древних переулков в районе улицы Чкалова.

Ржевский шел ровно. Медленно, но уверенно он поднялся по гулкой, просторной лестнице к квартире Тишкина. Про лифт он забыл и вообще далеко не все воспринимал однозначно и одномоментно, находясь, вероятно, на пике действия таблеток «Ю» с красным. Поэтому его не удивило, что дверь в квартиру оказалась открытой, а в самой квартире горели сразу: люстра, бра и плафон в туалете.

— Василий Яковлевич! Леля! Я пришел бить вам морду!

Может быть, ему не следовало раскрывать так сразу карты — супруги Тишкины явно испугались и спрятались. Ни на кухне, ни в гостиной, ни в спальне Ржевский их не нашел. Но, по-хозяйски погасив свет в тех местах, где он уже провел обследование, Ржевский, покачиваясь и задевая плечами за стены, отправился упрямо по темному купеческому лабиринту. Вскоре он потерял ориентировку и, толкнув наугад какую-то дверь, увидел в конце коридора в мертвенно-синем квадрате окна дырявую тень лохматой ведьмы.

Такие тут раньше не проживали.

Совсем некстати Ржевский мгновенно вспомнил легенду, которую любил рассказывать Тишкин — о некоей старой деве, купеческой дочке, не поймавшей из-за уродства жениха. Удавилась, мол, в прошлом веке, но раз в год по ночам пристает к мужикам в виде привидения. Сам, мол, Тишкин за недостатком свободного времени с привидением не встречался, но кто-то из его гостей, потерявшись в квартире, до утра выл и стонал за стенами, а наутро был увезен в психиатрическую с диагнозом: «острый алкогольный галлюциноз», хотя до той ночи пил вроде бы как все или даже, как говорят, «эпизодически».

Ржевский вниманием женским обижен не был и так, поэтому тут же бросился куда-то назад, влетел в комнату, на ощупь показавшуюся ванной, заперся и пустил воду.

«Успокоитель Ташевской», видно, заработал нестандартным образом, потому что он, хотя его никто не мог видеть, залез в ванну и стал блаженно фыркать и делать вид, что намыливается. Шумом он выдал себя.

В дверь злобно стукнули. Привидение шумно дышало.

Ржевский собрал всю свою волю и сказал кокетливым дамским голоском:

— Я же принимаю ванну! В чем дело?

У покойницы оказался бас:

— А ну вылазь! Или дверь сломаю!

Щели засветились, и в квартире пошел погром. Привидение, вопреки их обычаям, действовало и на свету и, вероятно перепутав с непривычки, ломало какую-то другую дверь:

— Я вас, гады!

Ржевский, как ни был ошарашен зрелищем сотен бледных бородатых лиц, проступающих вокруг в зеркалах, сообразил, что покойница отвлеклась, выскочил из ванной и, оставляя мокрые следы, убежал в стенной шкаф, где стал мучительно решать, найдет ли его мужеподобное привидение по следам или сыщет по запаху.