Желтый. История цвета - [35]
Нелюбимый цвет
(XVI–XXI века)
Позднее Средневековье – эпоха, когда престиж желтого резко падает: в мире символики и художественных образов этот цвет ассоциируется со множеством пороков – завистью, ревностью, лицемерием, лживостью, вероломством, безумием. Тем не менее он еще сохраняет свое место в повседневной жизни и материальной культуре, в особенности в текстиле и одежде. В XV веке европейцы из всех классов общества по-прежнему одеваются в желтое: особенно этот цвет любят женщины, знатные и простые, горожанки и крестьянки. Однако в следующем столетии дело обстоит иначе. Теперь желтый нечасто встретишь в аристократической среде, элегантные дамы больше не мечтают о нем. Желтый утрачивает статус модного цвета. И не вернет его себе уже никогда, даже в XVIII веке, веке Просвещения, который так любил цвета и дробил их на бесчисленные оттенки и нюансы. С началом Нового времени для желтого начинается период не то чтобы полного отсутствия, но необратимого отступления на задний план. Это продлится долго и затронет все общество сверху донизу. С середины XIX столетия для желтого начнется новая фаза отступления, последствия которой ощутимы еще и сегодня: не надо быть особенно наблюдательным, чтобы заметить: в нашей повседневной жизни желтый встречается редко, очень редко, причем во всех странах Европы.
Определить причины этого нелегко. По-видимому, специфическая репутация желтого в мире символики в конце концов ослабила его позиции в мире моды. Как-то неудобно носить на себе цвет, считающийся символом коварства и измены. Кроме того, желтая ткань – если только она окрашена не шафраном, который мало кому по карману, а цервой или дроком – часто придает нездоровую бледность тому или той, кто ее носит. А еще тут, вероятно, сыграла роль нестойкость большинства желтых тонов, как используемых в живописи, так и применяемых в красильном деле. Не то что бы желтые пигменты были химически непрочными, как практически все зеленые, но они быстро приобретали грязноватый оттенок, при некоторых видах освещения сразу теряли яркость, расплывались от соседства с другими цветами и даже при минимальном смешивании быстро теряли цвет. Гете очень четко сформулировал эти недостатки желтого как для художников, так и для красильщиков: «Если в своем чистом и светлом состоянии этот цвет приятен и радует нас и в своей полной силе отличается ясностью и благородством, то зато он крайне чувствителен и производит весьма неприятное действие, загрязняясь или до известной степени переходя на отрицательную сторону»[137]. Вероятно, именно поэтому в Новое время желтый стал малопривлекательным цветом, пригодным разве что для крестьян, ремесленников и слуг. А в изобразительном искусстве, особенно в эпоху барокко, желтый часто был вынужден уступать место золотому.
Но есть и другое объяснение того, почему желтый был изгнан из повседневной жизни: это протестантская мораль. Продолжая дело, начатое позднесредневековыми законами против роскоши и предписаниями об одежде, Реформация объявила войну цветам, которые она считала слишком яркими или слишком бросающимися в глаза. Мало-помалу у протестантов во всех областях жизни приоритет будет отдан оси «черное – серое – белое»: такая цветовая гамма несет в себе больше достоинства, чем «папистская полихромия», и она перекликается с недавно появившейся, но стремительно развивающейся цивилизацией черно-белого, которую породили печатная книга и гравюра. Я уже дал подробный анализ хромофобии вождей Реформации, в частности, в моей книге «Черный. История цвета»[138]. Поэтому здесь я расскажу только в общих чертах об этом новом цветовом порядке, главной жертвой которого, наряду с красным, стал желтый.
Протестантское цветоборчество, как у лютеран, так и у кальвинистов, прежде всего направлено против убранства храмов и богослужебного ритуала. Для идеологов Реформации и в том и в другом цвет играет непозволительно большую роль: надо либо ограничить его присутствие, либо попросту запретить его. В своих проповедях они, вслед за библейским пророком Иеремией, который осыпал упреками царя Иоакима, осуждают тех, кто строит храмы, похожие на дворцы, «и прорубает себе окна, и обшивает кедром, и красит красной краскою»[139]. Главной их мишенью становится красный цвет – в Библии выполняющий роль Цвета как такового, а в XVI веке ставший главной эмблемой роскоши католической Церкви. Но есть и другие нелюбимые цвета – желтый и зеленый: их надо изгнать из храма[140]. И начинается вакханалия разрушения – в частности, уничтожаются витражи. Стены церквей должны стать монохромными – их освобождают от всего лишнего, оголяют камень либо кирпич, росписи забеливают известью или закрашивают однотонными красками, черной либо серой. Цветоборчество идет рука об руку с иконоборчеством[141].
И все же, хотя христианские храмы внутри постепенно становятся такими же строгими и почти лишенными цвета, как синагоги, наиболее сильное и длительное влияние Реформация оказала даже не на убранство храмов, а на тенденции в одежде. В глазах ее вождей одежда – всегда нечто постыдное и греховное, потому что она связана с грехопадением. Адам и Ева были нагими, когда жили в земном раю, а затем, ослушавшись Бога, были изгнаны из рая; тогда они сшили себе одежду. Таким образом, одежда – символ их проступка, и ее главнейшая функция – напоминать человеку о его греховности. Вот почему одежда всегда должна быть строгой, простой, неприметной, соответствующей климату и приспособленной для работы. Все варианты протестантской морали выражают глубокое отвращение к роскоши в одежде, к румянам и украшениям, к переодеваниям, к слишком часто меняющейся либо эксцентричной моде. В итоге внешний вид протестантов приобрел необычайную строгость и суровость; их отличало полное отсутствие аксессуаров и ухищрений. Идеологи Реформации сами подают пример аскетизма как в своей повседневной жизни, так и на живописных или гравированных портретах. Все они позируют художникам в черной либо темной, строгой, одноцветной одежде
Красный» — четвертая книга М. Пастуро из масштабной истории цвета в западноевропейских обществах («Синий», «Черный», «Зеленый» уже были изданы «Новым литературным обозрением»). Благородный и величественный, полный жизни, энергичный и даже агрессивный, красный был первым цветом, который человек научился изготавливать и разделять на оттенки. До сравнительно недавнего времени именно он оставался наиболее востребованным и занимал самое высокое положение в цветовой иерархии. Почему же считается, что красное вино бодрит больше, чем белое? Красное мясо питательнее? Красная помада лучше других оттенков украшает женщину? Красные автомобили — вспомним «феррари» и «мазерати» — быстрее остальных, а в спорте, как гласит легенда, игроки в красных майках морально подавляют противников, поэтому их команда реже проигрывает? Французский историк М.
Почему общества эпохи Античности и раннего Средневековья относились к синему цвету с полным равнодушием? Почему начиная с XII века он постепенно набирает популярность во всех областях жизни, а синие тона в одежде и в бытовой культуре становятся желанными и престижными, значительно превосходя зеленые и красные? Исследование французского историка посвящено осмыслению истории отношений европейцев с синим цветом, таящей в себе немало загадок и неожиданностей. Из этой книги читатель узнает, какие социальные, моральные, художественные и религиозные ценности были связаны с ним в разное время, а также каковы его перспективы в будущем.
Уже название этой книги звучит интригующе: неужели у полосок может быть своя история? Мишель Пастуро не только утвердительно отвечает на этот вопрос, но и доказывает, что история эта полна самыми невероятными событиями. Ученый прослеживает историю полосок и полосатых тканей вплоть до конца XX века и показывает, как каждая эпоха порождала новые практики и культурные коды, как постоянно усложнялись системы значений, связанных с полосками, как в материальном, так и в символическом плане. Так, во времена Средневековья одежда в полосу воспринималась как нечто низкопробное, возмутительное, а то и просто дьявольское.
Исследование является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро, посвященного написанию истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века. Начав с престижного синего и продолжив противоречивым черным, автор обратился к дешифровке зеленого. Вплоть до XIX столетия этот цвет был одним из самых сложных в производстве и закреплении: химически непрочный, он в течение долгих веков ассоциировался со всем изменчивым, недолговечным, мимолетным: детством, любовью, надеждой, удачей, игрой, случаем, деньгами.
Данная монография является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро – истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века, начатого им с исследования отношений европейцев с синим цветом. На этот раз в центре внимания Пастуро один из самых загадочных и противоречивых цветов с весьма непростой судьбой – черный. Автор предпринимает настоящее детективное расследование приключений, а нередко и злоключений черного цвета в западноевропейской культуре. Цвет первозданной тьмы, Черной смерти и Черного рыцаря, в Средние века он перекочевал на одеяния монахов, вскоре стал доминировать в протестантском гардеробе, превратился в излюбленный цвет юристов и коммерсантов, в эпоху романтизма оказался неотъемлемым признаком меланхолических покровов, а позднее маркером элегантности и шика и одновременно непременным атрибутом повседневной жизни горожанина.
Книга известного современного французского историка рассказывает о повседневной жизни в Англии и Франции во второй половине XII – первой трети XIII века – «сердцевине западного Средневековья». Именно тогда правили Генрих Плантагенет и Ричард Львиное Сердце, Людовик VII и Филипп Август, именно тогда совершались великие подвиги и слагались романы о легендарном короле бриттов Артуре и приключениях рыцарей Круглого стола. Доблестные Ланселот и Персеваль, королева Геньевра и бесстрашный Говен, а также другие герои произведений «Артурианы» стали образцами для рыцарей и их дам в XII—XIII веках.
Эта книга о том, что делает нас русскими, а американцев – американцами. Чем мы отличаемся друг от друга в восприятии мира и себя? Как думаем и как реагируем на происходящее? И что сделало нас такими, какие мы есть? Известный журналист-международник Михаил Таратута провел в США 12 лет. Его программа «Америка с Михаилом Таратутой» во многом открывала нам эту страну. В книге автор показывает, как несходство исторических путей и культурных кодов русских и американцев определяет различия в быту, карьере, подходах к бизнесу и политике.
Исторический очерк философских воззрений и законодательств о самоубийстве.
Ни для кого не секрет, что современные СМИ оказывают значительное влияние на политическую, экономическую, социальную и культурную жизнь общества. Но можем ли мы безоговорочно им доверять в эпоху постправды и фейковых новостей?Сергей Ильченко — доцент кафедры телерадиожурналистики СПбГУ, автор и ведущий многочисленных теле- и радиопрограмм — настойчиво и последовательно борется с фейковой журналистикой. Автор ярко, конкретно и подробно описывает работу российских и зарубежных СМИ, раскрывает приемы, при помощи которых нас вводят в заблуждение и навязывают «правильный» взгляд на современные события и на исторические факты.Помимо того что вы познакомитесь с основными приемами манипуляции, пропаганды и рекламы, научитесь отличать праву от вымысла, вы узнаете, как вводят в заблуждение читателей, телезрителей и даже радиослушателей.
Книга известного политолога и публициста Владимира Малинковича посвящена сложным проблемам развития культуры в Европе Нового времени. Речь идет, в первую очередь, о тех противоречивых тенденциях в истории европейских народов, которые вызваны сложностью поисков необходимого равновесия между процессами духовной и материальной жизни человека и общества. Главы книги посвящены проблемам гуманизма Ренессанса, культурному хаосу эпохи барокко, противоречиям того пути, который был предложен просветителями, творчеству Гоголя, европейскому декадансу, пессиместическим настроениям Антона Чехова, наконец, майскому, 1968 года, бунту французской молодежи против общества потребления.
Произведения античных писателей, открывающие начальные страницы отечественной истории, впервые рассмотрены в сочетании с памятниками изобразительного искусства VI-IV вв. до нашей эры. Собранные воедино, систематизированные и исследованные автором свидетельства великих греческих историков (Геродот), драматургов (Эсхил, Софокл, Еврипид, Аристофан), ораторов (Исократ,Демосфен, Эсхин) и других великих представителей Древней Греции дают возможность воссоздать историю и культуру, этногеографию и фольклор, нравы и обычаи народов, населявших Восточную Европу, которую эллины называли Скифией.
Сборник статей социолога культуры, литературного критика и переводчика Б. В. Дубина (1946–2014) содержит наиболее яркие его работы. Автор рассматривает такие актуальные темы, как соотношение классики, массовой словесности и авангарда, литература как социальный институт (книгоиздание, библиотеки, премии, цензура и т. д.), «формульная» литература (исторический роман, боевик, фантастика, любовный роман), биография как литературная конструкция, идеология литературы, различные коммуникационные системы (телевидение, театр, музей, слухи, спорт) и т. д.
Монография посвящена исследованию литературной репрезентации модной куклы в российских изданиях конца XVIII – начала XX века, ориентированных на женское воспитание. Среди значимых тем – шитье и рукоделие, культура одежды и контроль за телом, модное воспитание и будущее материнство. Наиболее полно регистр гендерных тем представлен в многочисленных текстах, изданных в формате «записок», «дневников» и «переписок» кукол. К ним примыкает разнообразная беллетристическая литература, посвященная игре с куклой.
Сборник включает в себя эссе, посвященные взаимоотношениям моды и искусства. В XX веке, когда связи между модой и искусством становились все более тесными, стало очевидно, что считать ее не очень серьезной сферой культуры, не способной соперничать с высокими стандартами искусства, было бы слишком легкомысленно. Начиная с первых десятилетий прошлого столетия, именно мода играла центральную роль в популяризации искусства, причем это отнюдь не подразумевало оскорбительного для искусства снижения эстетической ценности в ответ на запрос массового потребителя; речь шла и идет о поиске новых возможностей для искусства, о расширении его аудитории, с чем, в частности, связан бум музейных проектов в области моды.
Мода – не только история костюма, сезонные тенденции или эволюция стилей. Это еще и феномен, который нуждается в особом описательном языке. Данный язык складывается из «словаря» глянцевых журналов и пресс-релизов, из профессионального словаря «производителей» моды, а также из образов, встречающихся в древних мифах и старинных сказках. Эти образы почти всегда окружены тайной. Что такое диктатура гламура, что общего между книгой рецептов, глянцевым журналом и жертвоприношением, между подиумным показом и священным ритуалом, почему пряхи, портные и башмачники в сказках похожи на колдунов и магов? Попытка ответить на эти вопросы – в книге «Поэтика моды» журналиста, культуролога, кандидата философских наук Инны Осиновской.
Исследование доктора исторических наук Наталии Лебиной посвящено гендерному фону хрущевских реформ, то есть взаимоотношениям мужчин и женщин в период частичного разрушения тоталитарных моделей брачно-семейных отношений, отцовства и материнства, сексуального поведения. В центре внимания – пересечения интимной и публичной сферы: как директивы власти сочетались с кинематографом и литературой в своем воздействии на частную жизнь, почему и когда повседневность с готовностью откликалась на законодательные инициативы, как язык реагировал на социальные изменения, наконец, что такое феномен свободы, одобренной сверху и возникшей на фоне этакратической модели устройства жизни.