Желтый - [19]

– Тогда уж не мой, а Зыбкого моря. Я же ничего специально не делал, чтобы к окнам его подманить. Оно само приходит, по собственной воле. Видимо, считает, если уж тут Маяк, значит и море должно хоть каким-то образом быть… Жалко, что ты моего горячего вина больше не хочешь. В смысле не можешь перед работой. А то выпили бы сейчас за него.

– Ладно, еще немного, пожалуй, можно, – улыбнулся Альгирдас. – После такого… скажем так, умывания не выпить за наше Зыбкое море – великий грех.

Сел в кресло, вытянул ноги, принял из рук смотрителя Маяка кружку с горячим вином, сказал с присущей ему прямотой, которую многие считали бестактностью, но сам он в себе и других ее высоко ценил:

– Ты имей в виду, мне примерно через полчаса надо будет выматываться. Поэтому если ты меня не просто так в гости зазвал, а по делу, самое время о нем поговорить.

Тони Куртейн с досадой поморщился.

– Да ладно тебе – «по делу». Что ж я, не живой человек? Не могу просто соскучиться?

– Можешь, конечно – теоретически. А на практике, пожалуй, и не припомню, когда ты в последний раз просто так, ради удовольствия кого-нибудь в гости звал. Что в твоем положении совершенно нормально. Не забывай, я-то тебя хорошо понимаю. Когда живешь двумя жизнями сразу, в здешнюю довольно мало помещается. В основном работа, будь она четырежды благословенна, но все-таки и проклята тоже. И другие неотменяемые дела.

– Ты в мою жизнь как раз вполне помещаешься, – невольно улыбнулся Тони Куртейн. – Причем именно потому, что хорошо меня понимаешь. В моем положении понимающий собеседник – великая роскошь. А я – сибарит. А дело… ну, слушай, а то сам не знаешь, какое у меня к тебе может быть дело. Вечно одно и то же: расспросить о твоей работе. Как уже трижды расспрашивал. И еще сколько раз поймаю, столько и расспрошу.

– Ловить не придется, – в тон ему ответил Альгирдас. – Сам буду к тебе ходить, как на пляж, со своим полотенцем. Ты, как внезапно выяснилось, выгодное знакомство. У тебя море всегда прямо за окном. Только не уверен, что тебе от меня будет хоть какая-то польза. У меня нет никаких новостей. С лета ничего принципиально не изменилось. Я имею в виду, сны про желтый свет Маяка все такие же страшные, как стали в июле или когда там у вас с напарником самое веселье началось… Для тебя это, как я понимаю, хорошая новость. Ну и для нас с ребятами тоже вполне ничего. На этом участке патрульным работы почти не осталось. Больше не надо сновидцев от Маяка гонять. Сами не идут. Что, конечно, для меня совершенно удивительно, никак не привыкну. Раньше приходилось их натурально силой оттаскивать, как ночные мотыльки летели на гибельный желтый свет. Как минимум раз в месяц кто-нибудь да появлялся, а быть наготове приходилось всегда. А теперь – спасибо, не надо нам вашего желтого света, сами смотрите этот свой волшебный сон. Страшный ты, оказывается, человек, Тони Куртейн!

– Ну, кстати, да. Уж что-что, а пугать я точно умею. В детстве такие страшные сказки иногда на ходу сочинял, что до конца истории почти никто на чердаке не досиживал; правда, потом возвращались и просили еще, – невесело усмехнулся тот. Помолчал и добавил: – Этот лживый, предательский желтый свет Маяка, который снится заблудившимся на Другой Стороне, самая горькая боль моей жизни – с тех пор, как я о нем узнал. То есть, еще задолго до того, как Эдо сгинул. Специально это тебе говорю, а то думаешь небось, только из-за него и стараюсь, других бы спасать не стал.

Альгирдас отрицательно помотал головой, хотя, положа руку на сердце, именно так и думал. Все вокруг примерно так думали. Может, и правда, зря.

– Эдо – это, конечно, моя большая беда, – сказал Тони Куртейн. – Если он никогда не вернется домой, я, наверное, даже после смерти себя не прощу. Так и буду вечно скитаться бездомным духом по ту сторону жизни и есть себя поедом, пока до полного небытия не доем. Он же, можно сказать, с моей подачи сгинул на Другой Стороне. Конечно, не потому, что я подкинул ему идею, как можно интересно провести выходные. Наоборот, с излишним энтузиазмом расписывал тамошние опасности, о которых никто думать не хочет, пока сам не вляпается. Увлекся, как это со мной бывает, кучу неприятных вещей ему наговорил. А Эдо – ну, ты же сам, наверное, помнишь, каким он был – решил победить всех сразу, одним красивым ударом. Другую Сторону, тьму забвения, тайный страх перед ней в своем сердце и меня, скучного дурака. Доказать личным примером, что главное в любых обстоятельствах – оставаться веселым и храбрым, любопытным искателем приключений, и тогда обе реальности покорно лягут к твоим ногам: лепи из нас, дорогой, что пожелаешь. А что забвение камня на камне не оставит от веселья и храбрости, отберет все опоры, бросит тебя одного с затуманенным разумом, как беспомощного младенца посреди морока чужой жизни, и близко не похожей на книжные приключения, он, конечно, в расчет принимать не стал. Решил, его это не касается. Только всех остальных.

Альгирдас молча кивнул – что тут скажешь. Трудно о таких вещах говорить.

Тони Куртейн подлил себе вина, но пить не стал, поставил кружку на стол, отвернулся и, похоже, сразу о ней забыл.