Желтые обои, Женландия и другие истории - [79]

— Нет, как-то это все не так, — запротестовал он. — Эмма будет по мне скучать… это я точно знаю…

Доктор Баском посмотрела на него нежным взглядом.

— Ничто так не пойдет Эмме на пользу — или же тебе, если уж на то пошло, — как необходимость хорошенько поскучать по тебе.

— Я уверен, что она никогда не согласится на мою поездку, — с тоской возразил Артур.

— В этом-то и состоит преимущество моего вмешательства, — невозмутимо ответила Джоан. — У тебя есть полное право выбирать врача, а твой врач серьезно озабочен твоим здоровьем и прописывает поездку за границу: отдых, смену обстановки и музыку.

— Но Эмма…

— Значит так, Артур Пиблс, на время забудь об Эмме — я беру ее на себя. И вот что я тебе еще скажу — подобные перемены пойдут ей на пользу.

Он озадаченно уставился на нее.

— Я серьезно. Твой отъезд даст ей возможность встряхнуться. Твои письма об увиденных красотах заинтересуют ее. Когда-нибудь и ей наверняка захочется туда поехать. Так что стоит попробовать.

Тут он заколебался. Те, кто долго играют роль шпалеры, иногда недооценивают способности лозы.

— Поездку с ней не обсуждай — получишь сплошные неприятности. Подготовь бумаги для продажи лавки. Я выпишу чек, потом ты сядешь на первый пароход в Англию, а планы составишь на борту. Вот адрес банка, который займется твоими письмами и чеками…

Дело было сделано! Сделано, прежде чем у Эммы выдалась возможность возразить. И Эмма принялась осыпать сестру упреками.

Джоан вела себя участливо, терпеливо, твердо и непреклонно.

— Но как все это выглядит, Джоан! Что обо мне подумают люди! Что меня бросили — вот так!

— Люди станут думать, руководствуясь нашими словами и твоим поведением, Эмма Пиблс. Если ты просто ответишь, что у Артура расшаталось здоровье, и я посоветовала ему отдохнуть за границей, если хоть раз забудешь о себе и вспомнишь о нем — тогда ничего страшного не случится.

Для своего же блага эта эгоистка, чье себялюбие лишь усугублялось бескорыстием мужа, приняла предложение сестры. Да… Артур отправился за границу поправлять здоровье… доктор Баском очень обеспокоена его состоянием… есть вероятность серьезного нервного расстройства, говорила она. Слишком быстро уехал? Да… врач настояла. Он в Англии… совершает пешие прогулки… нет, она не знает, когда он вернется. Лавка? Он ее продал.

Доктор Баском наняла расторопного управляющего, который повел дела куда успешнее, нежели безынициативный мистер Пиблс. Она превратила лавку в прибыльное предприятие, которое Артур в итоге выкупил обратно и больше не относился к нему, как к обузе.

Но вот Эмма преобразилась до неузнаваемости. При помощи разговоров и книг, тщательно, с картами под рукой изучая письма Артура, навещая дочерей и постепенно растрачивая свой ужас перед поездками, во время ведения хозяйства и в обществе одного-двух постояльцев, которых они с сестрой брали «для компании», Эмма столь рьяно возделывала поле своего разума, что оно начало давать плоды.

Артур уехал, оставив дома дородную скучную женщину, которая цеплялась за него, как за телегу или ломовую лошадь, и почти не задумывалась о его постоянном радении.

Вернулся он помолодевшим, окрепшим, похудевшим, бодрым и энергичным, с обогащенным умом и широким кругозором. Он обрел себя.

Ее он тоже нашел изменившейся к лучшему и наряду с незримыми женскими щупальцами обретшей ноги, на которых она теперь твердо стояла.

Когда Артура снова одолела «жажда странствий», жена решила поехать с ним и оказалась на редкость приятной спутницей.

Но супруги так и не смогли выпытать у доктора Баском, как же ей удалось диагностировать грозную болезнь мистера Пиблса. «Опасное расширение сердца» — вот и все, на чем она упрямо настаивала, а когда пациент отрицал наличие симптомов, Джоан лишь с серьезным видом качала головой и говорила, что недуг этот «поддается лечению».

Большие перемены

— Уа-а-а-а! Уа-а-а-а!

Фрэнк Гординс так бухнул кофейной чашкой о блюдце, что напиток пролился через край.

— Можно как-нибудь сделать так, чтобы ребенок перестал плакать? — спросил он.

— Понятия не имею, — ответила его жена столь твердо и вежливо, что показалось, будто эти слова произнес автомат.

— А вот я имею, — вмешалась мать Фрэнка гораздо тверже, но менее вежливо.

Молодая миссис Гординс посмотрела на свекровь из-под изящных прямых бровей и ничего не ответила. Однако усталые морщинки вокруг ее глаз залегли еще глубже: этой ночью она почти не сомкнула глаз.

Ее муж также едва вздремнул. И его мать тоже. За ребенком она не ухаживала, но всю ночь пролежала без сна, жалея, что не может этого делать.

— Без толку об этом говорить, — продолжила Джулия. — Если Фрэнк недоволен матерью ребенка, ему нужно об этом сказать — возможно, надо что-то менять.

Эти слова она произнесла зловещим и спокойным тоном. Нервы у Джулии были на пределе. Изводящий душу крик младенца, доносящийся из соседней комнаты, словно плетью стегал по ее уставшим ушам и жег огнем материнское сердце. Джулия всегда отличалась чрезмерно чувствительным, обостренным слухом. До замужества она страстно увлекалась музыкой и довольно успешно давала уроки игры на фортепьяно и скрипке. Для любой матери плач ребенка — это боль, а для матери-музыканта — просто пытка.