Желтое воскресенье - [20]
«Не жена, а памятник обжорству!» — И с облегчением улыбнулся нынешнему исходу дела.
Одновременно давняя, забытая вина перед умершей рано женой шевельнулась в лобовском сознании. Он вспомнил Нину ясно: как однажды купались в холодной Туломе и Нина сушилась на ветру, молодая и сочная, как весна.
И по цеху шел с таким же настроением, как бы в двух измерениях времени: нынешнее и прошлое соединилось в одной точке сознания, словно он был молодой веткой старого дерева. А запах масла и каленой стружки уже врывался в его легкие. Когда запустил станок, настроение переменилось. Стружка бежала гладко, ровно, словно струйка горячего металла, она и на ощупь была горячей. Когда ее собиралось много, Лобов брал щетку и сметал сизые дымящиеся кольца вниз, в овальное отверстие станины. Но бывали минуты, когда Лобов отдыхал, и тогда тонкое, певучее вращение станка затихало. Он брал в руки упругие кольца и с удовольствием переминал их в жестких пальцах, потому что ощущение металла создавало иллюзию жизненной прочности.
Лобов любил металл, как истый художник. На глаз мог определить содержание углерода в стали, отжечь медь, а потом вновь закалить ее, мог сделать любую прочную вещь: красивую ручку, например, или набор ножей, зажигалку, но лучше всего получались моряцкие сувениры — эбонитовая яхта с выпуклыми металлическими парусами и тонкой светящейся иглой бушприта.
Лобов ощутил тишину, ватную, слепую. И в этой тишине почувствовал разрыв собственной мысли. Он заметил в руках ключ, и тот в чистой и ясной прозе подсказал ему сменщика Ваську-Дугаша, бывшего ученика.
Вот ведь как в жизни бывает: только подумал, а он и сам идет, напористо, широко, словно бык на арене.
«Самостоятельный парень, теперь подальше не пошлешь, — сердито подумал Лобов. — Комсомольский секретарь!»
— Чего это ты, Дугаш, домой не пошел, а? Все дела? — И с улыбкой добавил: — Наверное, устал с нами, сорокотами, воевать? А? Не надоело?!
— Не надоело, дядь Коля, тип человека познаю, так сказать — гимнастика ума. Взять, например, тебя, — снаружи ты белый, а внутри черный. Отчего это, а?!
— От старости, Дугаш, от старости, вон у тебя кровь кипит, так вся морда в прыщах, а из меня любовь вышла, зато и лицом бел.
— Вышла, говоришь? А отчего говорят, будто у тебя развязалась любовь к нашей фельдшерице? «У Лобова профиль римского воина». Во как!
«Вот дура», — мысленно обругал ее Лобов.
— Ну ладно, зачем пришел?
— Профсоюзный послал. Говорит: гони Лобова ко мне на ковер, а то я из него чихамбили сделаю.
Повернувшись круто, так же ушел — широко и сильно ступая.
Лобов плюнул вслед:
— Черт ржавый. Ну и племянничка воспитал на свою голову.
Но, глядя на молодую походку, с восхищением подумал: «Смелый, стервец, ничего не боится».
Потом встревожился: «Что-то сегодня будет?»
Профсоюзный Бондарев был невысок, вылитый Миклухо-Маклай, из одноименной картины, только что в кожаной куртке да галифе, потому и интерес вызвал, и в люди вышел. И всему виной борода.
Было время, к осени после рыбалки, зарос предельной черной растительностью, а друзья в шутку просят: «Не сбривай, Ваня, ты в ней на Миклухо-Маклая похож».
С трибуны выступал.
Сейчас председатель завкома Иван Алексеевич Бондарев стоял наклонно, твердо опираясь задом о крышку стола.
Он повернул голову и холодно брызнул очками:
— Чо, Лобов, опять забурился?! Сколько лет тебя знаю — и все напрасно. Не выйдет из тебя путного старикана. Погляди на себя! Ты пьянку творил? Творил. Дебоширство творил? Творил. Теперь и мать обидел.
— Откуда вы, Лексеич, все знаете?! — восхищенно прервал Лобов.
— У меня должность такая — все знать!
Лобов вздохнул глубоко:
— Это я, Лексеич, нарочно кофту спрятал, а то смотрит на нее не отрываясь — и все мысли о смерти. А тело у нее и душа как у девушки. Вот клапан в сердце барахлит, так я какой хоть клапан из нержавейки выточу, а Амосов вставит… Да што со старухи возьмешь, в школе не училась, культуры нет, вот и получается разлад в семейном коллективе.
— Ты мне зубы не заговаривай, знаю тебя, химика. Эх, Лобов, живешь ты, как йог, книг не читаешь, газет тоже. Чо в стране делается — не знаешь… Все мимо тебя. Смешной ты человек, Лобов.
Раньше, когда Лобова распекали, он стоял тихо, будто понурая лошадь, прилепится к косяку — и молчит. Теперь же с грубым разочарованием подумал, что слышал это не раз.
— Ну что ж, Лобов, сам свою дорожку выбрал, сам и расхлебывай, на профкоме разберемся. — И замахал руками, и открыл рот, похожий на дыню. — Ну что, например, твое худение означает, а?!
— А что означает, то и означает, — довольно пробурчал Лобов.
Вот неожиданная лобовская идея, так поразившая Ивана Алексеевича: «Желудок — двигатель прогресса! И разве ж не так? Кто совершал техническую и мировую революцию? Голодный! Кто изобретает необходимые машины, кто строит прекрасные, ажурные мосты? А кто сдвигает пласты человеческой породы и создает новый, невиданный материал? Голодный! Сытый, он всегда доволен собой, и ничего путного не создает, — худой злее сытого, оттого и работает горячо!»
И Лобов в доказательство сам голодал, худел. Показывая любопытным осиную талию, он говорил возбужденно:
Япония, XII век. Кацуро был лучшим рыбаком во всей империи, но это не уберегло его от гибели. Он поставлял карпов для прудов в императорском городе и поэтому имел особое положение. Теперь его молодая вдова Миюки должна заменить его и доставить императору оставшихся после мужа карпов. Она будет вынуждена проделать путешествие на несколько сотен километров через леса и горы, избегая бури и землетрясения, сталкиваясь с нападением разбойников и предательством попутчиков, борясь с водными монстрами и жестокостью людей. И только память о счастливых мгновениях их с Кацуро прошлого даст Миюки силы преодолеть препятствия и донести свою ношу до Службы садов и заводей.
Россия, начало 2000-х. Расследования популярного московского журналиста Николая Селиванова вызвали гнев в Кремле, и главный редактор отправляет его, «пока не уляжется пыль», в глухую провинцию — написать о городе под названием Красноленинск, загибающемся после сворачивании работ на градообразующем предприятии, которое все называют просто «комбинат». Николай отправляется в путь без всякого энтузиазма, полагая, что это будет скучнейшая командировка в его жизни. Он еще не знает, какой ужас его ожидает… Этот роман — все, что вы хотели знать о России, но боялись услышать.
«Шиза. История одной клички» — дебют в качестве прозаика поэта Юлии Нифонтовой. Героиня повести — студентка художественного училища Янка обнаруживает в себе грозный мистический дар. Это знание, отягощённое неразделённой любовью, выбрасывает её за грань реальности. Янка переживает разнообразные жизненные перипетии и оказывается перед проблемой нравственного выбора.
Новый роман Олега Ермакова, лауреата двух главных российских литературных премий — «Ясная Поляна» и «Большая книга» — не является прямым продолжением его культовой «Радуги и Вереска». Но можно сказать, что он вытекает из предыдущей книги, вбирая в свой мощный сюжетный поток и нескольких прежних героев, и новых удивительных людей глубинной России: вышивальщицу, фермера, смотрителя старинной усадьбы Птицелова и его друзей, почитателей Велимира Хлебникова, искателей «Сундука с серебряной горошиной». История Птицелова — его французский вояж — увлекательная повесть в романе.
Великолепный первый роман молодого музыканта Гаэля Фая попал в номинации едва ли не всех престижных французских премий, включая финал Гонкуровской, и получил сразу четыре награды, в том числе Гонкуровскую премию лицеистов. В духе фильмов Эмира Кустурицы книга рассказывает об утраченной стране детства, утонувшей в военном безумии. У десятилетнего героя «Маленькой страны», как и у самого Гаэля Фая, отец — француз, а мать — беженка из Руанды. Они живут в Бурунди, в благополучном столичном квартале, мальчик учится во французской школе, много читает и весело проводит время с друзьями на улице.