Желтое воскресенье - [11]

Механик подошел близко, молодой помощник зажимал тиски, наваливаясь всем телом, затем ударил ручником по согнутой рукоятке. Глядя на коротко остриженный затылок Андрея, механик улыбнулся; он заметил, что у Старкова от лишнего усердия вспотела губа, которую тот то и дело облизывал.

— Посторонись-ка, Андрюша! Где твой кореш?!

— А, Степанович, — машинист повернулся, улыбнулся одними губами, оставаясь серьезным и сосредоточенным в деле. — Да Жанна умыкнула его. Пошли уху варить. — Хитро сощурил глаза. — Степанович, вы, говорят, Моби Дика поймали сегодня?!

— Что еще такое?!

— Да это мелвилловский белый кит, значит!

— Ты, Андрюша, как думаешь, у них серьезно?!

— У Мишки серьезно, а у Жанки — не знаю.

Громотков осторожно спросил:

— А ты, Андрюха, с Валентиной забросил?

— А, разонравилась!!!

— Вот те на!

— Женщина — как галушка: кто выловит, тот и съест…

— Ну ты, философ, — рассердился механик, — сам еще сосунок, а судишь как… Знаешь сколько прожить нужно, чтобы пришабриться друг к дружке? Вон ты клапана протираешь полдня, а тут жизнь…

Громотков постоял еще немного, приглядывая за его работой, как вдруг оттолкнул его грубо, с внешне неприметной силой одним махом отвернул ручку, затем вложил красномедные прокладки в губы тисков и завернул их с той же сноровистой силой, зажал форсунку. Вся операция заняла несколько секунд. Андрей ошарашенно глядел на старика: «Экстра-класс!!!»

— И вот еще что: ручку с молотком не заноси за голову — лишняя работа, понял?! Ты какой институт кончал?

— Московский областной, истфак, свободный диплом, — горделиво выпячивая грудь, отчеканил Андрей. Веселые рыжие веснушки прыгали на кончике носа.

— Лоботряс ты, а не истфак, — вдруг спокойно сказал механик.

— Федор Степанович! Отчего же так?! — смешался Андрей, не понимая внезапной перемены настроения старика.

— Кто же ручником по форсункам бьет, ты лучше по головушке своей бестолковой. — Потом вспомнил слово и с раздражением повторил: — Свободный?! От чего свободный-то: от школы, от воспитания детей, от благородного дела? Может, государство хотело из тебя второго Сухомлинского сделать, а ты по трюмам лазишь со своим высшим, как крот, женщин ни за что осуждаешь, дурацкие лампочки придумываешь!

— Да это не я, это Мишка…

Механик скривил презрительно рот и сочувственно покачал головой:

— А ты что же, и придумать уже не можешь? Поглупел? Ну вот что! Кончай мухам дули крутить! — И он быстро взял ломик, подковырнул крышку котла, обрушив ее с грохотом на железные плиты, и той же бледной тонкой рукой показал в направлении темного узкого лаза: — Полезай, трубки от нагара чистить будешь… Я тебе покажу свободный!

Потом повернулся спиной и, так же решительный и уверенный, принялся звонить на мостик, однако, не слушая трубку, все еще продолжал недовольно кричать:

— Да клапан нижнего продувания проверь, а то из тебя самого вареный Моби Дик получится!

— У нас, Степанович, рабочему человеку почет и уважение, а раз так, то я не опустился, а, наоборот, поднялся до него, — запоздало пробурчал Андрей. — Может, я в народники подался. А вашей старой лайбе все равно каюк, на Зеленый мыс уволокут, а там на иголки разрежут, на пенсион.

— Что?! — грозно повернулся Громотков. — Так ты еще здесь, мелюзга? — И с неожиданной силой тычком в шею прогнал парня.

— Лезу, лезу! — смеясь, крикнул машинист, добровольно подставляя под удар шею. — Ста-рик «Дер-жа-вин» нас, как говорится… три ха-ха-ха…

В узком душном поддоне Андрей ворочался неловко, вначале он двигался осторожно, превозмогая отвращение: за шиворот падали комочки маслянистой сажи, выступающее железо водогрейных трубок больно давило бок и грудь. Свет переноски тускло освещал черные ряды трубок, уходящих вдаль. Трудно дышалось.

За бравадой Андрей скрывал душевную тяжесть, и он с облегчением спрятался сюда, отгородившись от внешнего мира глухоманью стальных перегородок; все время вспоминалась последняя встреча с Валентиной.

Сначала он вовсе не хотел думать об этом, отвлекаясь работой, но упрямая обида съезжала на прежние мысли.

…Мурмашинский автобус, казалось, двигался шагом, отдушливо хрипел, везя добрую сотню пассажиров, и, словно резиновый, вбирал все новые и новые порции желающих, так что после трех остановок стало в автобусе душно. Веселый парень-балагур смешил всех:

— Выдохните все одновременно! И не дышать! Займем образовавшиеся пустоты…

Пассажиры смеялись.

Валя тонким розоватым пальцем вывела рожицу на запотевшем стекле, но струйка влаги вскоре смазала изображение. Андрей и Валя стояли молча, не находя слов, плотно прижавшись друг к другу, ее густые синие — подкрашенные — ресницы касались его щеки, Андрей чувствовал близость ее теплого дыхания, запах волос. Перед крутым извилистым подъемом у железнодорожного переезда автобус долго стоял, урча выхлопными газами.

Валентина повела в сторону сморщенным носиком, — въедливый газ проникал в автобусный салон. Андрей поспешил открыть окно, и, внезапно лязгая железом, все оглушая, из-за поворота резво вынеслась электричка, в широких окнах запестрели лица, косынки, кепки, дождевики, корзины, телогрейки — все это стремительно летело за город, в сторону Кильдинстроя, Магнетитов, в разгар грибных сборов.