Железный шип - [2]

— Не оставляй меня здесь, — прошипела Нерисса. — Не оставляй меня одну под их взглядами. Мертвые девушки, Аойфе, они будут танцевать, танцевать на пепелище мира…

Ее глаза не отрывались от моих, пальцы стискивали мне руку. Дыхание у меня перехватило. От окна словно потянуло холодом, и вдоль спины побежали мурашки. Неожиданный стук в дверь заставил нас обеих вздрогнуть.

— Вы ведь не хотите причинить вреда вашей замечательной дочери, Нерисса? — послышался голос доктора Портного, наблюдавшего мою мать.

— Не хочет, — ответила я, делая шаг в сторону. Я не люблю психиатров — у них всегда такой взгляд, словно они препарируют своих пациентов заживо; но лучше все же слушать Портного, чем вопли матери. Я была рада, что он появился так вовремя.

Глаза Нериссы метнулись от меня к доктору, стоило ему переступить порог, — настороженные, по-животному чуткие. Портный похлопал себя по нагрудному карману, из которого серебряной загогулиной поршня торчал шприц.

— Дай-ка я поцелую тебя на прощанье, — прошептала мама, словно это должно было остаться нашим секретом, и притиснула меня к себе, крикнув: — Видите, доктор? Материнская любовь, ничего больше!

С громким смехом, больше похожим на карканье, — будто материнство уже само по себе ужасно забавная штука — она отпрянула от меня и снова присела к окну, наблюдая, как закат сменяется бледными сумерками. Не в силах выдержать еще хоть секунду, я повернулась и вышла.

— Меня очень беспокоит состояние вашей матушки. — Доктор Портный проводил меня до выхода из отделения, и по его знаку гороподобный санитар сдвинул решетчатую дверь. — Бред приобретает все более выраженную форму. Боюсь, если так будет продолжаться, придется перевести ее в палату особого режима. Мы не можем допустить, чтобы другие, более надежные пациенты подхватили ее усиливающееся безумие.

Я вздрогнула. Мама, несомненно, была сумасшедшей, но палата особого режима? Комната без окон, кровать с фиксирующими ремнями. Инъекции того, что у Портного в шприце. Запрет на посещения.

— Конечно, юридически вы — сирота на попечении городских властей, — продолжал Портный, — однако она все равно остается вашей матерью, и вам проще наладить с ней контакт, чем мне. Вы должны донести до нее всю серьезность ее положения, всю необходимость изменений к лучшему.

Я протянула руку к массивной входной двери, чувствуя холод улицы, проникавший в щели. Камень не отпускал меня, тащил назад, к матери, как я ни боролась.

— Доктор Портный, Нерисса не послушает никого — и меньше всего меня. Я даже не знала ее здоровой, она была чокнутой, сколько я себя помню.

— Правильно говорить «вирусопораженная», — поправил он с улыбкой. — Вы ведь понимаете — эти несчастные не виноваты в том, что стали жертвами некровируса. Никто по доброй воле не согласился бы, чтобы его мозг постепенно разъедали болезнетворные споры, пока бред окончательно не вытеснит последние остатки рассудка.

Я знала. Отлично знала. Когда-то, лет за семьдесят до рождения Нериссы, прежде чем некровирус появился и начал распространяться по всей планете, душевнобольные еще могли излечиться. Но в наше время — нет. У моей матери не было ни единого шанса.

Не желая продолжать этот разговор, я толкнула входную дверь, впустив внутрь уличный шум и запахи из закусочной через дорогу. Расстилавшуюся у подножия гранитных ступеней Дерлет-стрит заполнял поток рейсовок и пешеходов. Пар, поднимавшийся из вытяжных труб в тротуаре и из клапанов тележек, с которых торговали едой вразнос, повисал над крышей приюта зловещим облаком. Под ногами еле ощутимо чувствовался гул Движителя — там, под землей, в самом сердце Лавкрафта, запертый в ловушку эфир без остановки вращал громадные шестерни, давая городу пар, а вместе с ним и жизнь.

Портный, однако, ждал ответа — я чувствовала себя как в Академии перед неумолимым преподавателем, урока которого не выучила.

— Как бы там ни было, — вздохнула я примирительно, — она не в себе. Ничем не могу вам помочь, доктор Портный.

Я шагнула на улицу, но он удержал меня. В его хватке чувствовалась сила, но не было того отчаяния, с каким цеплялись за меня пальцы Нериссы. Словно у автомата в литейной, поднимающего новую порцию проката.

— Мисс Грейсон, скоро ваш день рождения.

Страх. К горлу подступил комок. Я сглотнула.

— Да.

— И как вы себя чувствуете? Сны? Какие-нибудь физические проявления?

Я напряглась, и его пальцы стиснули мою руку сильнее — не вырвешься.

— Нет.

Портный нахмурился. Я уставилась на свои туфли. Моих глаз он увидеть не должен — не должен увидеть лжи в них.

— Аойфе, — произнес он наконец, — вам следует принять окончательное решение относительно вашей матери до своего дня рождения. Урегулируйте все с городскими властями, пока вы в состоянии этим заниматься. Пациенты, о которых некому позаботиться, могут оказаться в непростом положении. Приют Кристобель, знаете ли, исследовательское учреждение…

Для большинства студентов Академии слово «исследовательский» звучало как музыка, но я почувствовала подступающую тошноту. Освященная веками триада «гипотеза — эксперимент — теория» не имела ничего общего с тем, что происходило здесь. Электричество. Полная изоляция от мира. Подсвеченные галогенными лампами огромные резервуары с водой. Портному не обмануть меня притворной заботой — я знала, он хочет стать тем, кто победит вирус безумия, нащупает заветный ключик к задаче, перед которой спасовали все остальные. Я видела, в каком состоянии провозили некоторых пациентов по коридорам в колясках. Трясущиеся руки и ноги, обритые головы, пустые глаза. Вот что это были за «исследования».