Железный посыл - [50]

— А я тебе сейчас все объясню, — отвечал Драгоманов таким тоном, словно Сэр Патрик уже принадлежал нам, — он мало скакал. И у него, кроме того, такое сочетание предков, что здесь он нужен, как у нас Петр Великий: вот, сыты по горло! Обмануть? Пусть попробуют. Что у нас глаза не на месте?

У нас было шесть наметаннейших глаз, три пары таких глаз (Фокин с доктором остались при лошадях, переводчик не в счет).

Жеребца сразу вывели из конюшни на коротком поводе.

— Э, да у него пипгаки! — присвистнул Драгоманов разочарованно.

— Это же, друзья мои, не порок, а несчастье, — отвечал хозяин. — Что такое пипгаки для производителя? Что ему, призовую нагрузку нести?

Пипгаки, конечно, пустяки. Это такие на задних ногах наросты. Вроде мозолей. От прежних напряжений. От старости.

Драгоманов и сам это, конечно, понимал, но хотел у хозяина гонора поубавить. Но вообще Сэр Патрик и был Сэр Патрик, порода светилась в нем насквозь. «Сколько мужчины! Сколько в нем мужчины», — простонал про себя Драгоманов, а потом попросил:

— Вукол.

Маэстро, слегка откинув манжеты, сделал шаг к жеребцу, и один этот шаг, и один только взгляд, которым окинул он лошадь, дал понять хозяину, с кем имеет он дело. Хозяин сам под этим взглядом съежился и заюлил:

— Эмфиземка, эмфиземка у него небольшая в легких, знаете ли…

— Уважаемый, — обратился к нему Драгоманов, — теперь уж мы сами все увидим.

Могут поинтересоваться, почему беговой наездник, а не жокей стал осматривать скаковую лошадь. А я скажу, не смущаясь: Эрастыч увидел бы больше, он рассмотрел бы все, что нам в данном случае нужно. Ведь изнутри рысак от скакуна ни в чем, в сущности, не отличается. А нам и нужно было попять, каков у него организм. Вот если бы речь шла о скаковых формах, о выдержке лошади перед скачкой, то с завязанными глазами я бы все сказал: готов скакать или нет? Тогда Костя вот так же просил:

— Николай Насибович, приезжай, посмотри, — они Ратмира на Всесоюзный готовили.

Я едва из машины вышел, еще не успел дверь запереть, как тут же увидал: «Костя! Недотянут! Натощак его галопируй, а вечером парь его в попоне». Разумеется, у каждой лошади свои кондиции. Одни хорошо скачут в теле, других надо сушить, сушить и сушить.

Приблизившись к Сэру Патрику, начал Вукол Эрастыч, разумеется, с конечностей. Пальцы наездника скользили по копыту, по бабке, по ноге, Эрастыч, словно скульптор, ногу лошадиную обтачивал, не упуская малейшего выступа сухожилий или мускулов. Потом он встал перед лошадью, обнял коня за грудь и слегка сжал. Жеребец тут же слегка осадил, подался назад. Жалуется…

— Что же вы хотите, — вставил все-таки хозяин, — призовую карьеру лошадь прошла. Плечи потрепаны, это я не отрицаю. Но ведь вы не скакать его покупаете, а производителем.

Вукол стал выслушивать Сэра Патрика.

— Да, легкая эмфизема есть. Это не опасно. Так называемая «рабочая эмфизема». Она больше нервного свойства. В заводе будут его шагать по утрам, купать будут, витамины, сено посвежее, она и пройдет.

Эрастыч погладил жеребца по шее, потом по животу, потом слегка потрепал по крупу и стал осматривать его в паху.

— Правое чуть-чуть увеличено, — заведомо старался предупредить его хозяин.

— З-забыл, забыл, как это все по-английски! — воскликнул переводчик.

Драгоманов только знак ему рукой сделал: «Помолчи!»

Мы все дыхание затаили, и только сам Сэр Патрик от естественного возбуждения во время невольного такого «массажа» стал слегка похрапывать.

Наконец Эрастыч ударил слегка жеребца пальцами по крестцу, чтобы возбуждение перебить, и сказал:

— В порядке.

Сэра Патрика тут же увели, а конюшню на замок закрыли.

— Ну, хозяин, — вздохнул всей грудью Драгоманов, — по рукам.

8

Едва к самолету в Шереметьево (а домой мы летели, о, мы летели не только на самолете, но на крыльях надежды и мечты) подошел трап, нам сразу передали, что маршал просил с жеребцом прямо к нему.

Покупку мы и сами, надо признаться, как следует раскусить еще не успели. В Англии прямо на погрузку привели его, Сэра Патрика, которого Фокин тут же перекрестил для удобства обращения в Сережу (Последнюю-Гастроль называл он Полиной, а Эпигенеза, своего правого пристяжного, — Генкой). Драгоманов хотел было сделать все по охоте, как на ярмарке, повод из полы в полу передать, но хозяин предупредил: «Слишком разволнуется». Из уважения к нервам, столь «аристократическим», нарушили мы обычай. Жеребец был непосредственно в боксе поставлен в самолет, где простоял два с половиной часа, коротко привязанный. Трансатлантические рейсы были для него привычны, скакал он и в Кентукки, где был шестым, и на Мельбурнский кубок, где пришел третьим, уступив Питеру-Пену[31] и Эмили.

Перед отлетом нас поздравляли с обновой. Правда, Выжеватов провожать нас не пришел, но Драгоманов объяснил: «Ревнует. Сватал, сватал нам жеребца, а мы и без него нашли». Сам он то и дело проверял самочувствие жеребца. Бывает, что лошади на самолете впадают в истерию. Трудно сказать, почему так получается, но дело это плохое: лошадь тогда надо, скорее всего, стрелять, потому что под ударами копыт может разгерметизироваться кабина, и тогда… Но Сэр Патрик, или по-нашему Сережа, пассажир был испытанный.