Железный герцог - [16]

Делаем простой вывод. Если мы слышим слово «последняя», значит – война будет очень большая. Война 1792–1815 гг. именно такая. Сразу отметим важный нюанс. Никакого прорыва в военных технологиях в те времена не произошло. Изменения в интенсивности и масштабах. Если хотите – в размахе.

До конца XVIII века сражений, где число участников перевалило за сто тысяч, считай, и не было. Ваграм, 1809 год. 300 тысяч. «Битва народов», Лейпциг, 1813-й. 500 тысяч! Ничего подобного раньше и близко не было! Да и в будущем «рекорд» очень нескоро перекроют.

Потери Франции в этой войне – чуть меньше миллиона человек, в Первую мировую – миллион триста тысяч. Теперь сравните оружие. Конечно, войну можно называть тотальной. Ведь она потребовала мобилизации всех ресурсов. И когда такое случалось прежде?

Люди, конечно, на первом месте. Хотя, возможно, и на втором. Новая идеология – вот что отличало эту войну. Вы думаете, что сейчас я начну рассуждать о том, что «новая Франция» сражалась со «старым миром»? Конечно, нет. Такая идея относительно хороша для первых лет войны, дальше она уже плохо работает.

Есть несколько основ.

Первая и, возможно, главная – милитаризм. Слово – и чаще всего ругательное – мы все знаем с детства. То, что оно обрело смысл в начале XIX века, известно не многим. Уже упоминавшийся мной американец Дэвид Белл приводит очень интересный аргумент. Разделение общества на военных и гражданских. Действительно, в «большую войну» появились два разных мира. Статус, ценности – разница очень солидная. Зачастую именно внешняя сторона лучше всего характеризует изменения. Наступает век военных, значит – жди беды.

Вторая основа – политическое оформление. Война не просто превращается в правильное решение всех проблем. Она подчиняет себе всё. Она вовлекает всех и снимает любые ограничения. Война и есть политика.

Третья. Война до победного конца. Кто-то удивится, что я не поставил эту идею на первое место. На то есть основания. Конечно, в мировых войнах пресловутый победный конец едва ли не главное. Всё подчинено основной цели.

В большой войне 1792–1815 гг. такая цель тоже имелась. Потому она и тянет на первую мировую. Только, в отличие от войн XX века, она, как бы сказать поточнее, не была столь жесткой, всепоглощающей. Зато она заставляла того же Наполеона мыслить в категориях «победа или смерть» тогда, когда «смертью» даже не пахло. Иными словами, он начинал кампании и без ясных целей, не очень хорошо представляя, зачем они нужны. Классический пример – поход в Россию.

И, наконец, последнее в части идеологического и политического оформления. Мировые войны отличаются от других тем, что по их окончании предпринимаются попытки создания нового международного порядка. Системы договорных отношений, которые якобы предотвращают возможность новой большой войны. Так было и после Первой мировой, и после Второй.

А когда подобное произошло впервые? Когда появились Венская система и Священный союз! Плохие, хорошие, но они обеспечивали мир в Европе на протяжении нескольких десятилетий.

Перейдем теперь к тому, что бросается в глаза, к чему-то совершенно материальному.

Масштабы? Просто грандиозные. Война шла больше двадцати лет, в нее были вовлечены практически все европейские страны. Перечислять все сражения – книги не хватит.

Это раньше воевали на ограниченных театрах военных действий. Так, область, а то и один город. Теперь театр военных действий – вся Европа. Ещё и на других континентах воевали, что, кстати, тоже позволяет говорить о войне как о мировой.

В общем, называйте, как хотите. Совершенно очевидно только одно. Большая война 1792–1815 гг. уже была другой войной. Констатируем – и можем начинать воевать.

Глава вторая Уильям Питт Младший – от сомнений к уверенности

Уильям Питт Младший не был нерешительным человеком. Скорее даже наоборот. Однако он был настоящим английским политиком. Сломя голову броситься в общеевропейские дела? Нет, это не про них. Подумают, и хорошенько. Так было и есть.

Во-первых, у них имеется Ла-Манш. Во-вторых, они считают себя особенными. При жизни Уильяма Питта у них точно были основания для того, чтобы думать так не только из-за обычного снобизма.

Что больше всего страшило континентальных монархов? Пресловутая революционная зараза. Не угроза для Англии? Есть немало историков, полагающих, что и на Британских островах могла произойти революция. Голодные бунты, волнения в Ирландии – чем не симптомы приближающейся бури?

Вообще-то, одна революция, промышленная, шла уже полным ходом. Но переросла бы она в политическую? Тема для спекулятивных рассуждений. Вот я думаю, что вряд ли – и что с того? Говорить здесь нужно о другом.

Почему Англия долго, по мнению многих, непозволительно долго сохраняла роль стороннего наблюдателя? Ла-Манш? Безусловно. Но главное, пожалуй, то, что британцы далеко не сразу почувствовали в событиях, происходивших на континенте, реальную угрозу уже для себя.

Началось с изменения настроений. Ещё в 1790 году знаменитый публицист Эдмунд Бёрк опубликовал свои «Размышления о французской революции». Книга не произвела мгновенный переворот в сознании. Однако прекрасный русский историк Н.И. Кареев верно охарактеризовал ее воздействие: