Железный человек - [79]

О чём они продолжали говорить между собой, меня не интересовало. Я увидел достаточно. Я отпустил подоконник и беззвучно, как кошка, спрыгнул на парковочную площадку.

Мы снова сидим за большим белым столом для заседаний в большом белом конференц-зале, где обсуждались все важные моменты проекта, мы, пятеро самых сильных мужчин в мире, преторианцы будущей армии сверхлюдей, и мы боимся, что это ещё не конец, что с нами всё это будет продолжаться и что уклониться от этого уже невозможно.

Ужасно! Это хуже, чем война. Это худший день нашей жизни.

Именно в тот момент, когда самые рискованные операции вроде бы остались позади и, по крайней мере, те, кто их пережил, были уже вне опасности, наш товарищ Лео Зайнфельд был убит ошибочно сработавшей системой.

Напротив нас опять сидит генерал, на сей раз измождённый, с перекошенным лицом, кабинетный вояка из Пентагона, и врач, который смотрит на нас так, будто вообще не понимает, в чём дело.

– Я могу вас заверить, что эта ошибка системы абсолютно необъяснима, – то и дело повторяет он, будто всерьёз думает, что именно это сможет нас успокоить.

Хуан Гомес был нашим спикером. Габриель кивнул ему, передавая ему эту роль. Хуан происходил из семьи мексиканских иммигрантов и знал, каково это, когда тебя всюду принимают как второсортного. Он научился понимать, как важно корректное употребление языка, и он хорошо овладел этим. Один только запас его слов внушал нам уважение. Если постараться, он мог говорить, как театральный актёр – акцентированно, артикулированно и внушительно – и уж, во всяком случае, лучше, чем любой из нас. В нём погиб выдающийся телевизионный диктор.

К тому же эта роль отвечала его натуре: когда Хуан высказывал своё мнение, вначале он старался сделать это таким способом, который позволил бы его противнику сохранить лицо. Но когда было нужно, он уже не считался с этим и тогда становился действительно неприятным для своего противника. Хуан Гомес умел превращать свои слова в оружие.

И если он был убеждён в своей правоте, то не шёл на компромиссы.

Он приступил к изложению нашей точки зрения. Врач уже в который раз выставил против него заверения в своей невиновности. Вначале Хуан реагировал сдержанно, но врач сделал ошибку, возражая ему и защищаясь упрёками, сделанными свысока: неуместная попытка изобразить из себя полубога в белом. После этого Хуан Гомес оставил от него только мокрое место. Ни до, ни после мне не приходилось видеть, чтобы кого-нибудь отчитывали подобным образом, с аргументами, которые разят противника как быстрые, точные, прямо-таки хирургические удары меча, буквально разлагая его на части. Когда Хуан управился с ним, вся кровь, какая была в этом человеке, прилила у него к голове, и хватило бы ветерка из открытой двери, чтобы сдуть его со стула. Но дверь оставалась запертой. На наших глазах человек умер своей профессиональной смертью.

Установилась зловещая тишина. Генерал побледнел. Он явно боялся стать следующим на очереди, если не будет действовать без промедления. Он быстро схватил свой портфель, достал оттуда стопку документов и принялся объяснять, что желательны дополнительные средства, чтобы обследовать и устранить проблему и исключить повторение случившегося на все времена и при всех мыслимых условиях. Дополнительные средства в значительном объёме, – добавил он и подчеркнул: в весьма значительном объёме.

– Что это означает конкретно, – спросил Хуан.

Будет собрана новая команда конструкторов, объяснил генерал, люди, которые никак не связаны с теперешними разработчиками и которые могут работать совершенно независимо от них. Они снова пройдутся по всей системе на предмет её надёжности, радикально, непредубеждённо и без оглядки на расходы. Это будут по большей части люди из области космической техники, привыкшие обходиться с такими концептами, как выход из строя безопасным образом и наиболее неблагоприятный вариант. Где надо, система будет изменена и усовершенствована дополнительными мерами в сторону безопасности. Всеми возможными способами будут созданы препятствия тому, чтобы мог повториться такой отказ системы, какой случился у сержанта Леонарда Зайнфельда.

– Значит ли это, что потребуются дополнительные операции? – спросил Форрест Дюбуа.

Генерал молчал. Врач тоже ничего не сказал. Слова были излишни.

Мы и так знали, что да, потребуются.

Солнце светит на правых и виноватых. Дует горячий ветер.

Флаги плещутся над нами, как звёздно-полосатый прибой. Трубы трубят и сверкают в ярком свете дня.

Мы стоим по стойке смирно. Гроб утонул под знамёнами, венками и цветами. Но мы-то знаем, что в нём лежит. А большинство присутствующих даже не догадывается об этом.

Нескончаема череда говорящих короткие и длинные речи. Фразы одни и те же, слова бесцветно-серьёзны, голоса исполнены пафоса. Отечество. Родина. Честь. Отвага. Выполнение долга. Раз за разом все заклинают Бога, как будто есть сомнения в том, что Он примет эту душу.

Униформы. Ряды блестящих орденов на груди героев. Капли пота на лбу, но никто не отваживается их стереть. Выдержка, дисциплина, надо оказать последние почести павшему товарищу – вот что главное, остальное не в счёт.