Железный человек - [47]

– Хорошо, – сказал я и встал. – Я приду.

И с этим я ушёл. Листовку оставил на столе. Такому, как я, не требовались записи на бумажке.

По дороге домой я не увидел ни одного мобильного телефона. Неужто за мной перестали следить? Они попрятали свои аппараты, чтобы стать для меня невидимыми? Я чувствовал себя неуверенно, идя с Дайк-стрит к своему дому, и часто менял направление, сворачивал, кружил, следуя по бессмысленному курсу, на котором любой преследователь уже разоблачился бы. Но не обнаружил никого.

Зато случилось нечто, когда я шёл вдоль Портовой улицы.

Я и до сих пор не знаю, как мне трактовать тот случай. Я стоял перед закусочной и ждал, когда иссякнет поток машин, без всякой, впрочем, спешки, потому что это была хорошая возможность смотреть по сторонам, не привлекая внимания, и при случае углядеть прохожего с мобильным телефоном. На тротуаре здесь было узкое место. Позади меня остановилась пожилая пара, они переругивались из-за того, что кто-то из них что-то забыл, я не понял, что именно, да это меня и не интересовало. Оба были не самые худенькие, что превращало это место на тротуаре, как я должен был впоследствии признать, в настоящее игольное ушко для прохожих. По проезжей части как раз мчался с рыбной фабрики большой рефрижератор, и тут я получил сильный толчок в спину, который чуть не вытолкнул меня под колёса этой машины.

Не вытолкнул только потому, что за долю секунды перед тем я уже начал движение, чтобы сделать шаг в сторону. Поэтому толчок пришёлся мне не в середину спины, а в плечо и заставил меня лишь пошатнуться. Я смог удержаться на тротуаре, и грузовик прогремел мимо.

Потом мужчина многословно извинялся, преувеличенно выпучив глаза, являя собой картину полной безутешности. У него был нос картошкой, пронизанный красными прожилками, одет он был в серую ветровку и драные брюки, и пахло от него дешёвой туалетной водой. Когда он собрался уже в третий раз объяснить мне, как он сожалеет о случившемся, жена схватила его под руку и потянула прочь.

Покушение? Такое предположение казалось мне параноидальным. Ибо кто мог быть заинтересован в том, чтобы увидеть меня мёртвым? Разве что мои неизвестные преследователи? Тогда они ничего обо мне не знают. Ибо самая большая опасность, в которой я мог оказаться, – это демаскироваться у всех на глазах.

Допустим, нечаянный удар вытолкнул бы меня прямо под колёса мчащегося автомобиля. Сенсор в кровяном русле, измеряющий концентрацию моего естественного адреналина, по градиенту повышения уровня узнал бы, что я в опасности, и без всякого участия с моей стороны все системы были бы приведены в боевую готовность. Это заняло бы долю секунды – и я получил бы ощущение замедления времени вокруг меня, прежде чем катапультироваться из зоны опасности всего одним нечеловеческим прыжком. Другими словами, я бы просто перепрыгнул через этот рефрижератор. Без сомнения, это было бы волнующее зрелище. Трудно даже представить себе, на какие вопросы это навело бы инспектора Пайнбрука.

С другой стороны, у меня не шло из головы выражение лица водителя рефрижератора. В ту долю секунды, когда я видел его за рулём, он смотрел прямо на меня, выпучив глаза с загадочно ожесточённым выражением.

И я мог бы поклясться, что он был с наушником, какой можно купить для мобильного телефона.

Покушение? Это не имело смысла. Слишком ненадёжно. Слишком безрассудно.

Или кто-то хотел меня демаскировать?

Но для чего?

И Бриджит хочет встретиться со мной…

Я почувствовал, что ничего не понимаю из того, что здесь происходит.

12

Человеческая потребность в игре и шутке не была бы столь велика, если бы не была основана на природной потребности. Есть большая разница в том, расслабляешь ты привязь или распускаешь её совсем.

Сенека. О душевном спокойствии

Снимая повязки, я невольно вспомнил о докторе О'Ши и о том, что он никогда уже не будет перевязывать меня, а ещё я вспомнил самую первую повязку, которую у меня снимали в состоянии превращения в киборга. Скромная повязка из белого бинта на левом мизинце, но снимать её собралось четверо врачей, и вид у них был такой напряжённый, будто с минуты на минуту перед ними ожидалось явление восьмого чуда света.

Но когда марлю сняли, под ней не оказалось ничего, кроме моего прежнего мизинца, и вид он имел такой же, как и раньше. На какой-то момент я даже забеспокоился, не разочарует ли он их, этих четверых мужчин в белых халатах, но они, наоборот, как оказалось, были в восторге. Не мог бы я его согнуть, мой мизинчик? Спасибо, а теперь снова разогнуть – нет ли какого-нибудь незнакомого ощущения? Нет? Чудесно. Великолепно. Дуэйн, вы просто гигант.

Естественно, мой мизинец ощущался чуточку иначе, но я отнёс это на счёт того, что всё-таки несколько дней он находился в толстой повязке и я не должен был к нему прикасаться. Не удивительно, что у меня было впечатление, будто он стал тяжелее и немного неповоротливее, чем прежде. Правда, что при сгибании он немного попискивал, ну да, но ведь над ним же состоялась какая-никакая операция, ведь так? Я списал это на операцию. А вовсе не на то, что они при этом сделали со мной.