Железные ворота - [62]

Он услышал шаги и замер. Соседка, теперь уже в платье, направилась к воротам. Ее походка говорит о многом. Наблюдая теперь, как она движется, Ангелос пытается определить размер ее комнаты. Она тоже старается не шуметь, точно попала в чужой дом. Притворив за собой ворота, она исчезла из его поля зрения. Двор показался ему еще более опустевшим. Всех, видно, увлекает свобода и поглощает улица. В комнату ворвался шум мастерских, журчащее бормотание пилы. Там, в шумном городе, живут тысячи незнакомых людей. Статис будет спать до полудня.

Ангелос развернул свежую газету. Он сам проверил, не пишут ли чего-нибудь о нем. Отец сказал «ничего» и остался доволен. Между прочим, есть сообщения о новых испытаниях водородной бомбы в Тихом океане и смертоносных радиоактивных осадках, которые вызвали панику в Японии, о боях в Индокитае, о борьбе мао-мао, о Суэце и необходимости встречи на высшем уровне. Об амнистии нет ничего. Все это переплетается и крепко держит людей в своих путах. Но он размышляет о том, что глупо жить только ради того, чтобы дышать. Живет растение и в известном смысле даже стул.

«Сейчас, пока я сижу на нем, стул приносит пользу и, скажем, испытывает от этого удовольствие. Когда стул стоит в углу, бесполезный, и только называется „стулом“, он лишается удовольствия приносить людям пользу, то есть быть настоящим стулом. Тогда это уже не стул, а всего-навсего куски дерева, сбитые гвоздями, и как бы их ни сбили, все равно бы стула не получилось. Интересно, приобретают ли эти куски дерева свойства стула сейчас, когда я сижу на них? Если бы я уяснил все это раньше, моя жизнь в последние годы была бы иной. Подумать только, в своих рассуждениях я дошел до вопроса: превращаю ли я сейчас это дерево в стул. Что мне еще остается, раз Статис упорно спит?»

Было, наверно, уже за полдень, когда Статис наконец проснулся и стал одеваться. Ангелос, сидевший все время на стуле, упершись локтями в колени, сразу встал и с улыбкой подошел к приятелю, намереваясь поговорить с ним.

— Что с Василисом, который жил за стенкой? — спросил он.

— Убит.

— Где?

— Не знаю. Но он убит, это точно…

— Кто живет теперь там?

— Андонис и Вангелия.

— Кто такой Андонис?

— Бухгалтер, экономист… Он мне задолжал.

— Ты можешь передать Измини, чтобы она зашла ко мне в полдень?

— Нет. Ни в коем случае.

— Почему? Никто ее не увидит.

— Или скрывайся, раз на то есть причины, или брось притворяться и разгуливай себе в открытую, — строго сказал Статис.

— А ты как думаешь? Есть причины для того, чтобы мне скрываться?

Горящие глаза Ангелоса ждали ответа. Но так как Статис счел вопрос бессмысленным, он ничего не сказал, да и Вангелия, по-видимому, вернулась домой — послышались ее шаги.

Статис завернул в бумагу объедки, чтобы выбросить их в типографии. Здесь ни у кого не должно возникнуть подозрения, что жизнь его как-то изменилась. И хлеб он приносит нарезанный ломтями, аккуратно подбирает окурки — Ангелос много курит, — неосторожно кидать их в мусорный ящик.

— Так ты передашь Измини? — опять спросил Ангелос.

— Я сказал тебе, нет.

Статис не спеша надел пиджак и молча кивнул, направляясь к выходу.

Но Ангелос остановил его и закрыл поплотней дверь.

— Можешь сделать мне одно одолжение? Понимаю, я тебе в тягость. Наверно, ты жалеешь, что пустил меня…

— В чем дело? Говори.

— Зайди в один дом в квартале Экзархия. Скажи только, что у меня все в порядке. Больше ничего. Я должен, иначе подумают, что…

— Нет.

Взгляд Статиса был строг, неумолим. Он хлопнул дверью. Ангелос почувствовал, как ключ повернулся глубоко в его теле, когда железный язычок уверенно вошел в паз. Статис запер его.

В окно он увидел Статиса со спины. Он шел, как всегда, медленно. Его остановила Измини, и он был явно недоволен.

— Ты видел Ангелоса после того вечера? Пожалуйста, Статис, скажи мне…

— Нет, — сухо отрезал Статис, — не видел.

— Он просил тебя укрыть его где-нибудь? Что ты ответил ему?

— Что не могу ничем помочь… Был бы рад, но…

Измини рассердилась.

— Я не спрашиваю тебя, где он. Скажи мне только, нашел он, где спрятаться, или до сих пор скитается по улицам?

— Не знаю. Надеюсь, что нашел…

— Ты уверен?

— Не убивайся. Он молодчина. Не пропадет.

— Он был такой усталый в тот вечер.

— Да ну? Он держался отлично, я всегда считал, что он герой…

Измини попросила Статиса подыскать какую-нибудь квартиру, возможно, Ангелос опять обратится к нему за помощью. Статис дал обещание и ушел. Измини стояла несколько секунд, точно оглушенная, держась за перила лестницы. Потом она принялась поливать цветы и, видно, делала это с большим удовольствием. Вскоре появилась Лукия, и они о чем-то тихо заговорили. «Не обо мне ли?» — подумал Ангелос. Потом Измини в задумчивости уставилась на гвоздику и не расслышала слов Лукии. Тогда та повторила громко:

— Он спрашивал тебя обо мне?

— Нет, — сурово ответила Измини. — И не думал.

— Он считает, что я живу в провинции?

— Откуда мне знать, раз он не спрашивал о тебе?

Лукия, раздраженная, повернулась и быстро пошла вверх по лестнице. Измини продолжала поливать цветы.

Лицо у нее всегда сумрачное, хотя губы вот-вот готовы сложиться в улыбку. В тот дождливый вечер, который кажется теперь таким далеким, Измини не раз улыбалась. «Я становлюсь молодым, когда вижу ее. Восемнадцатилетним! Мы не успели наговориться вдоволь, хорошенько узнать друг друга. Измини многого ждала от меня. И сейчас, когда она стоит, чуть склонившись, она полна ожидания. До каких пор это будет продолжаться?» Он не может подать ей ни малейшей надежды, пообещать хоть что-нибудь с уверенностью, которая необходима даже для того, чтобы провести прямую линию между двумя точками. Когда он во время партизанской войны командовал целым отрядом, то смело, с полным чувством ответственности решал все вопросы. «Что делать теперь?» Теперь, когда он снова в этом доме, у него такое ощущение, что лишь позавчера ему вынесли приговор. Устойчивость прошлого, головокружительные взлеты — все сокрушил страх. «Да, я должен честно признаться, что и сейчас мне страшно. Надо начинать все сначала». Страх — это болезнь; он иссушает нервы, превращая их в нити, которые опутывают человека и парализуют его. Чтобы здание стояло, надо сначала построить его в уме, то есть спроектировать, иначе оно рухнет. Материалы сами по себе никогда не обретут равновесия. «Я еще не знаю, как я построю здание своей жизни. Я расходую жизнь день за днем, но она служит лишь пищей для червей, ведь я сохраняю в тайне мое ничтожное существование. Со мной говорят шепотом, и я отвечаю кивком головы. Может быть, я решил сам привести приговор в исполнение, только не на обычном месте казней, но так же твердо и непреклонно?»