Железные ворота - [48]

— Какая нелепость, Измини, сидеть под деревом!

— Но ведь дождь…

Измини все крепче обнимала его, словно хотела удержать. Рука ее проскользнула под пиджак и легла ему на грудь.

— Ты без рубашки?

— Да, — сказал Ангелос, словно это было вполне естественным. — Я не успел надеть ее, ушел внезапно.

Измини гладила его по влажной груди и ничего больше не спрашивала.

Ангелоса пронизала дрожь, будто он только что обнаружил, что на нем нет ни рубашки, ни носков.

— А вернуться ты уже не мог? За тобой следили?

Ангелос посмотрел на небо, на крыши домов и на дерево над их головами.

— Скоро рассветет, наступит день. Утром погляжу, что мне делать.

Они не заметили, как занялась заря. Небо постепенно становилось серо-голубым, листья на дереве, принявшем их под свою защиту, зеленели, и улицы начали приобретать перспективу. Прошел первый прохожий. Город оживал.

Измини держит Ангелоса обеими руками, и он понимает, что с рассветом его положение делается еще более безнадежным. Что произойдет сегодня? Как можно приостановить медленное вторжение дня между ними? Неясные отблески на его лице скоро станут обычным дневным светом, и тогда он уйдет от нее. Она смотрит на него с мольбой и удивлением. Столько лет не видела она его глаз. Опасность — с новым днем она приходит всегда обновленная — зажимает ей рот. Измини знает все… Прошло пять лет, и они снова в начале пути. Когда-то они верили, что все изменится, что время промелькнет быстро… А теперь пиджак у него промок, ботинки надеты на босу ногу, и страх терзает его сердце с наступлением рассвета, внезапного и нежданного, и влечет его дальше. Ангелос несет на себе груз прошлой войны. Тяжелый груз, который он не в силах сбросить. Это самое страшное! Измини чувствует, что больше она не сможет переносить немого отчаяния, неведение будет снедать ее. А он всю ночь, насыщенную страхом, пытался показать ей, что для него уход из чужого дома — обычное дело, прогулка под дождем.

Низкий разросшийся кустарник с омытыми листьями уже не скрывает Ангелоса и Измини. Они ощущают затрудненное дыхание нового дня, постепенно их заливает светом, дома приобретают объем и четкие очертания, земля снова становится землей, и теперь не спутаешь вздувшейся коры дерева с грудью Ангелоса.

У этого города, наверно, много дверей, готовых впустить тебя, только ты не знаешь, где они находятся. Ничто не проходит бесследно. Многим дорога твоя жизнь, и они хотят сберечь ее, но не так просто тебя найти.

Они покинули площадь. Еще безлюдные улицы казались им бесконечными. Какой-то человек бросил удивленный взгляд на их промокшую одежду и слипшиеся волосы.

Измини боится приближения рокового часа.

— Я пойду с тобой, — сказала она, сжимая ему руку.

— Нельзя, мы слишком бросаемся в глаза…

— Куда бы ты ни пошел, я пойду с тобой.

— Это было бы возможно, если бы я знал, куда идти.

— А теперь?

— Не знаю… Но я должен выжить… — Ангелос резко отдернул свою руку. — До свидания. Спасибо тебе…

Он торопливо поцеловал ее в щеку и бросился со всех ног. Измини на секунду остановилась в нерешительности. Она знала, что он уйдет. Потом побежала за ним, но не смогла догнать его и устало побрела по улице.

Смешавшись с редкими утренними прохожими, Ангелос свернул за угол и исчез.

7

Евтихис разыскал Тодороса в кофейне на площади Омония и доложил ему, что сумел сделать. Тодорос казался довольным.

— Мы с тобой на пару провернем хорошее дельце, — сказал Тодорос. — Я искал именно такого человека, как ты. Андонис слишком много болтает, у меня от него голова болит.

Они составили дальнейший план действий, и Евтихис до полудня обрабатывал дошлых торговцев. Потом он зашел домой умыться и переодеться. Вечером он увидится с отцом Мэри, пусть старик не думает, что имеет дело с каким-то бродягой. Со скупердяями нужно быть настойчивым и напористым. Не кричать, не злиться, а действовать с умом. Поэтому в последний раз Евтихис ездил к отцу Мэри вместе с Периклисом. Старик знает, что его дочь шлялась с этим парнем. Пусть он не морочит ему голову, что Мэри — оранжерейный цветок или что-нибудь в этом роде. Хотя многое из того, что плетет Периклис, лишь плод его фантазии. Если ему поверить, то чуть ли не все женщины без ума от него. А вообще-то любая девушка с кем-нибудь да встречается. О Мэри, во всяком случае, известно, что она несколько раз каталась с Периклисом на мотоцикле. За все прочее ручаться нельзя. И, кажется, он рассчитал правильно, прихватив с собой Периклиса в тот вечер. Старик отлично видел его в окно. Сначала он давал только пятьдесят лир. Хотел сплавить дочку без приданого и стал напевать, что человек, мол, он бедный, с утра до вечера стучит по железу и что киянкой не выбьешь много денег, особенно теперь, когда у него расширены вены и он не может целый день проводить на ногах. И Евтихису все это пришлось выслушивать, точно он был врачом или налоговым инспектором. «Ладно, там видно будет, торопиться некуда», — равнодушным тоном проговорил Евтихис. Тогда старик набавил до восьмидесяти, но Евтихис скривил физиономию — ему, мол, надоело торговаться. Когда старик дошел до ста лир, Евтихис согласился сыграть свадьбу пятнадцатого августа, а когда до ста тридцати, то на пасху. Но заметив, как блеснули вдруг глаза у старика, Евтихис пробормотал, опустив голову: «Я подумаю». — «Не считаешь ли ты, что моя дочка торопится? Она не брюхата». — «Так и я полагаю, но ты тоже подумай хорошенько, и мы вернемся как-нибудь еще к этому разговору», — процедил Евтихис. «Ну, а сколько же ты хочешь?» — «Двести к середине марта», — выпалил Евтихис. Услышав гул мотоцикла на улице, старик посмотрел на Евтихиса поверх очков и изо всей силы ударил киянкой по железному листу, чтобы дать выход своей злости, а потом сказал с досадой: «Ну, ладно. Деньги получишь».