Железная Земля - [22]

— Надо работать, — шепнул я ученому, который, казалось, вот-вот расплачется от досады и жалости к самому себе. — Еще три вагонетки.

У меня самого адски болит натруженная спина, в глазах пляшут огненные зайчики. Но нам еще нужно наполнить три вагонетки. Точнее, три с половиной…

— Эй, парень! — Откатчик подзывает меня движением руки.

— Чего тебе?

— Подойди!

Я, продолжая сжимать кирку, шагнул к нему.

— Ты плохо выглядишь, — сказал он, разглядывая меня.

— Это все, что ты хотел сказать?

— Все.

— Тогда отстань и не мешай работать.

Ратберт смотрит на меня со злобой — он видимо считает, что я сегодня работаю хуже обычного. Наверное, это так. Тяжелая была ночь, да еще и чувствую я себя неважно. Проклятый откатчик прав — боль из спины перекинулась на бедра, правая нога горит огнем, я толком не могу на нее опереться. Чтобы не дать боли и отчаянию власти над собой, начинаю долбить стену киркой — яростно, зло, обреченно. На зубах хрустят крошки породы, воздуха в жарком душном штреке не хватает, он с трудом вползает — не входит, а именно вползает, — в запыленные легкие, пот заливает глаза, но я продолжаю работать, и, странное дело, на время мне будто становится легче…

Наполненная вагонетка уходит в темную глубину штрека, и тут же появляется новая. Времени на отдых нет, продолжаем рубить руду. Я уже не осознаю, что происходит, бью, как заведенная машина.

Вспоминается нынешний сон. Наверное, он не к добру. Высшие силы — если они есть, конечно, что-то в последнее время я стал сомневаться в существовании Бога, — предупреждают меня о чем-то страшном. Хотя что может быть страшнее вот такой рабской участи? Я каторжник, раб империи, и мне остается лишь одно — бесконечно бить киркой в сырой от грунтовых вод камень, наполнять, как в горячечном бреду, бесконечные вагонетки бесконечными грудами грязно-ржавой железной руды изо дня в день, пока смерть не выпишет мне освобождение от работы. И я сам приблизил этот момент, отказавшись от участия в заговоре. Очень скоро гудящий в глубине рудника поток примет меня и освободит от унижения и рабства.

Может, оно и к лучшему.

Еще одна вагонетка полна — девятая. А вот последняя что-то запаздывает. Но день, слава Богу, еще не окончен, и мы, похоже, выполним норму по-любому. Хорошо, хоть можно передохнуть минуту. Вытерев пот, заливающий глаза, я посмотрел на Ганеля. Между нами было метра два, но я хорошо видел, как у него дрожат руки.

Я сделал несколько наклонов вправо и влево, чтобы размять спину, и боль вроде стала чуть потише. Тут я заметил, что Ратберт смотрит на меня с усмешкой.

— Чего лыбишься? — спросил я.

— Любуюсь, — ответил виссинг. — Нравится мне смотреть на ваши муки.

— Сдохни, урод! — ответил я.

— Нет, это вы все скоро сдохнете, ростианские свиньи, — Ратберт положил кирку на плечо, сверкнул глазами. — А мы будем наслаждаться свободой, вином, женщинами и властью.

— И рубкой руды. Заткни пасть, блаженный.

— Империя сделала тебя рабом, — виссинг плюнул мне под ноги. — Прими свою участь раба, свинья.

— И ты прими свою, дикарь.

Виссинг зверски осклабился, шагнул к стене и на ходу сильно толкнул Ганеля в плечо. Тот ойкнул и начал подниматься с щебнистого пола. У меня появилось сильнейшее желание въехать виссингской крысе киркой по башке. А что мне за то будет? После ночного разговора я вообще не жилец. Расправа надо мной — дело нескольких дней. И кто знает, может, именно Ратберту поручено меня пришить, неспроста же он заменил Локса в нашем каторжном трио. Этот малый люто ненавидит империю и имперцев, типа произошла внезапная ссора на национальной почве между каторжным отребьем…

Тут я вдруг вспомнил Домино. И на меня накатил острый приступ слабости — и жалости к самому себе. Печально так закончить свою жизнь. Черт бы со всем остальным, но я буду перед смертью лишен возможности увидеть свою любимую, услышать ее голос, взглянуть в ее удивительные искристые глаза, взять в свои ладони ее точеные пальчики. Обнять ее, почувствовать, как замирает сердце от счастья, как согревает мою душу тепло ее тела. Образ Домино так ярко и живо возник в моем сознании, что ноги мои ослабли, а глаза заволокло слезами. Ах, если бы я только мог, если бы я только мог!

— Чего стоишь? — Злобно-насмешливый голос Ратберта разрушил мои грезы. — Шевелись, проклятый имперский клоп.

Я глубоко вздохнул, чтобы перебороть накатившую слабость, с ненавистью глянул на виссинга. Ганель уже поднялся на ноги, его глаза лихорадочно блестели в окружавшей нас полутьме.

— Да, ты права, чертова обезьяна, — сказал я. — Надо работать.

— Вагонетки до сих пор нет, — произнес Ганель.

— Это неважно, — я начал бить в торчащий выступ породы, откалывая от него куски. И тут раздался крик. Он заставил всех насторожиться, замереть, а пару мгновений спустя повторился, уже подхваченный десятками глоток.

— ВОДА! ВОДА ИДЕТ!

Признаться, я вначале не понял, что происходит. Просто стоял на месте, сжимая в руках кирку и ловя воздух ртом. А потом Ганель схватил меня за руку: его чумазое лицо было искажено ужасом.

— Шахту затапливает! — заорал он, брызжа слюной.

Ратберт торжествующе рыкнул и, занеся над головой кирку, ударил по сковывавшей нас цепи. Один раз, второй, третий — и цепь распалась. Миг спустя виссинг бросился вглубь туннеля, в темноту.