Железная маска: между историей и легендой - [51]

вопрос о взаимоотношениях мсье де Фуке с упомянутым Эсташем Данже, дабы обеспечить безопасность и исключить общение последнего с кем-либо из посторонних».[192]

В конце концов, надо было обеспечить хотя бы минимум дисциплины. Тюрьма Пинероля не должна была превратиться в проходной двор! Во всяком случае, двери апартаментов двоих важных заключенных не должны были оставаться открытыми день напролет — и уж тем более по ночам. В таких условиях встреча между Данже и Лозеном, которой, похоже, опасались в 1675 году, становилась вполне реальной. Единственной мерой предосторожности, которая еще соблюдалась, было то, что им запрещалось разговаривать друг с другом наедине.

Лувуа продолжал вести переписку не только с Сен-Маром, но и непосредственно с Фуке. В лице бывшего министра финансов Лувуа имел в крепости надежного союзника — по крайней мере он так думал. Он нуждался в подобного рода союзнике и полагал, что может рассчитывать на скромность человека, силы которого подорваны тюремным заключением и которому он в некотором смысле протянул руку помощи. «Его Величество, — писал он ему 17 февраля 1679 года, — надеется, что может положиться на вас в том, что касается отношений с Эсташем Данже».[193] Таким образом, Лувуа, дабы сохранить тайну заключенного из Кале, рассчитывал как на Сен-Мара, так и на Фуке. В следующем месяце он отдал Сен-Мару распоряжение удалить решетки с окон обоих важных заключенных, «поскольку, — писал он, быть может, не без некоторого сожаления, — Его Величеству угодно было оказать им эту милость».[194]

Вскоре последовало новое смягчение тюремного режима: Фуке и Лозен получили право вместе присутствовать на мессе, городской знати разрешили посещать их по утрам или после обеда в присутствии Сен-Мара или одного из его офицеров, а в мае мадам Фуке с детьми приехала в Пинероль. Мари Мадлен Фуке, дочь опального министра финансов, которой в то время было двадцать два года, даже удостоилась привилегии поселиться в донжоне, непосредственно над апартаментами своего отца, и между двумя этажами устроили особую лестницу.

Такова была воля короля. Вокруг двоих знатных затворников образовался своего рода двор, воодушевленный надеждой. Никто не сомневался в том, что это состояние полусвободы со дня на день обернется полной свободой, и бывший министр с капитаном лейб-гвардии упакуют свой багаж, чтобы отправиться в обратный путь за Альпы. Когда его здоровье позволяло, Эсташ Данже со своим коллегой Ла Ривьером вращался среди этого бомонда. Вежливый, скромный, молчаливый, он безупречно исполнял свои обязанности прислуги за столом.

В этих условиях было бы чистейшей иллюзией полагать, будто возможно контролировать входящую и исходящую информацию. Письма, передававшиеся в руки визитеров, уходили, минуя официальный путь отправки. Так, Фуке передал от имени Лозена письмо кузине короля, от которой пришел ответ.[195] Лувуа отнюдь не заблуждался на сей счет. «Король отлично понимает, что у вас более нет возможности совершенно воспрепятствовать тому, чтобы заключенные обменивались новостями, — писал он Сен-Мару 28 мая, — поэтому Его Величество желает лишь, чтобы вы препятствовали этому, насколько возможно, в частности, вы можете поставить этим господам на вид, что они рискуют впасть в немилость у Его Величества, пытаясь получать вести иначе, нежели через вас».[196]

Ограничить утечку информации — таково было желание Людовика XIV. В то время Лувуа в отношении сохранения тайны Эсташа питал столь большое доверие к Фуке и Сен-Мару, что вовсе не тревожился по этому поводу. Зато Сен-Мар, чувствуя, что ситуация с каждым днем все больше выходит из-под его контроля, испытывал большую тревогу, ибо ответственность лежала на его плечах. Имея дело с этими полусвободными заключенными, больше чем когда-либо следовало опасаться их побега. Имел ли он реальные основания для таких опасений? Во всяком случае, он не решился писать об этом в Париж, но направил туда своего кузена, лейтенанта Бленвийе. Какую весть передавал с ним Сен-Мар? Об этом нам ничего не известно. Офицер, отправившийся в путь в начале сентября, передал Лувуа несколько писем и, пользуясь случаем, проинформировал его о плохом состоянии здоровья Эсташа Данже.[197] С этого момента Лувуа, похоже, осознал, какую угрозу влекут за собой проявления тюремной свободы, и постарался ограничить ее. Отныне производился тщательный отбор посетителей, которым к тому же запрещалось шептаться с заключенными.[198] Капитан гарнизона и начальник иезуитов Пинероля как подозрительные лица были отстранены от службы в цитадели, а Сен-Мар укорял себя даже за то, что позволил садовнику Ле Нотру, вернувшемуся из поездки в Италию, обняться с сеньором де Во, своим бывшим патроном, господином, отличавшимся исключительным великодушием. Отдав эти более строгие распоряжения, Лувуа успокоился, полагая, что относительный порядок восстановлен.

Однако он не учел изобретательности Лозена, который еще за несколько лет до того проделал через камин ход и таким образом вступил в общение с Фуке, находившимся этажом выше. Средневековое здание тюрьмы пережило в мае