Желание - [48]

Поезд дергался и пыхтел, и великий англичанин снова и снова притворно падал, а попутчики хохотали до слез. Состав свистел и грохотал все громче, неумолимо двигаясь дальше, пока путь его не преградило облако пепла, и все вокруг вдруг стало черным. За окном вырос причудливый обугленный лес, отторгая от себя любое присутствие человека или приговаривая его к выживанию в этих ужасных условиях.

Черный кудрявый дым вился вокруг разрушенных крыш и выбитых окон, и можно было даже заглянуть в убогие комнатенки, где притаились нужда и болезнь в самых отвратительных проявлениях и всюду чувствовалось присутствие смерти. Диккенс отвел взгляд от окна, пытаясь забыть тот разговор с Уилки. В порыве искренности его друг сказал тогда, что он, Диккенс, и живет, и играет, пряча в одном своем кармане маленького мертвого отца, а в другом – крошечную мертвую дочь, не в состоянии избавиться от памяти о них.

– Мы никогда так не опаздывали, – нетерпеливо повторяла миссис Тернан, поторапливая Эллен с сестрами, чтобы они наконец покинули поезд. Прошло два дня, и вот уже они стоят на платформе Манчестерского вокзала, среди шума и паровозного дыма.

– Я не знаю, как мы теперь найдем остальных.

Они начали пробираться вперед сквозь толпу. Эллен долго переодевалась, готовясь к выходу, и всех ужасно задержала. Это стоило ей нервов, уговоров подождать еще немного и даже минутных слез. Но зато теперь она ликовала, гордо шествуя по платформе, окутанной сизой дымкой паровозных выхлопов. Смешиваясь с ними, воздух играл причудливыми зеленовато-желтыми переливами. Он был сладок на вкус и влажен. Слышались лязг тормозов, свистки, и платформу слегка потряхивало.

Ни один из предметов туалета не принадлежал Эллен, но зато, войдя этим утром в вестибюль «Большого западного отеля», она будет ловить восхищенные взгляды и почувствует, что это платье из мраморного шелка на кринолине (платье ей одолжила Фанни), это платье с пышной линией плеч, с изящной кружевной оторочкой, и эта длинная мантилья цвета бургунди (прежде ее носила мать), ниспадавшая с ее плеч, – что все это всегда принадлежало только ей одной.

Этот роскошный наряд абсолютно вписывался в ее собственную жизнь, создавая баланс между ее душой и окружающим миром. Эллен чувствовала, как все на нее смотрят. Но ведь она выросла на сцене, и такое внимание ничуть ее не смущало. Она шла по платформе, улыбаясь, гордая собой и просто счастливая. Вдруг внимание ее привлек бородатый мужчина на соседней платформе. Этот человек вынырнул из толпы и смотрел на нее, тоже улыбаясь, пока их взгляды наконец не встретились. Мистер Диккенс! И тут шум заложил уши, платформа опять затряслась под ногами: мимо, притормаживая, проехал паровоз, и его колесные поршни-шатуны заработали все медленнее и медленнее. Из окна паровоза высунулся машинист с таким чумазым лицом, что белки его глаз сияли, как фонарики. Вся эта огромная движущаяся машина отсекла Диккенса от Эллен, а между тем мужчина грузного телосложения наклонился к Диккенсу и прокричал ему прямо в ухо:

– Истории известно, насколько губительна для женщины любовь к нарядам.

– Возможно, что насилие и есть самая долговечная из всех философий, – сказал Диккенс. – Но, друг мой мамонт, не в моих правилах указывать людям, как им жить.

Диккенс стоял, окруженный небольшой группой встречающих – все собирались отправиться на празднество в честь открытия выставки «Сокровища Великобритании», которая должна была стать величайшим событием в истории королевства. Устроители предполагали разместить такое огромное количество экспонатов, что специально под выставку были возведены здание в «Олд Траффорде», а также железнодорожная станция, чтобы обслуживать многочисленных гостей.

– Я взалкал яркости, – проговорил с улыбкой Диккенс, склоняясь в низком поклоне, когда мать и дочери Тернан присоединились к ним. – Кругоˆм поезда и черный чугун, и жизнь поблекла без яркости. – Он взял Эллен за руку и произнес: – На мгновение я подумал, что к нам идет сама императрица Евгения.

Ловко придумал – ведь Эллен призналась ему как-то, что во всем старается подражать женщинам из королевского дома Франции.

Был ли тому причиной кринолиновый корсет из широких обручей (его жена носила несколько подъюбников, чтобы добиться пышности платья) или все же дело было в юности Эллен, а может быть, подумалось ему, в ее удивительном характере, – но девушка двигалась легко как птица, и этот наряд так подчеркивал ее тонкий стан. Вдруг ему пришла на ум история о том, как некая дама точно в таком же корсете задела юбкой свечу и сгорела заживо, воспламенившись, словно стог сена. Но сейчас этой свечой была Эллен, и горел он – Диккенс! Спохватившись, что слишком долго любуется юной особой, писатель выпустил руку Эллен из своей, комично отпрыгнув назад, словно взъерошенный грач. После этого он поспешил исправить ситуацию:

– Миссис Тернан! У нас с вами столько прекрасных впечатлений впереди!

Потом он перекинулся парой фраз с Марией, отпустил пару комплиментов Фанни, и тут Эллен не выдержала и перебила его:

– Мистер Диккенс, так вам нравится моя мантилья? Это гранатовый цвет.