Желание - [40]

Однажды было так. Леди Джейн вздрогнула и опустила голову: черные ручонки обхватили ее за пояс. Леди Джейн вырвалась и попыталась уйти. Но Матинна решила, что это игра: настигнув леди Джейн в прыжке и издав радостный вопль, она обвила руками ее лодыжки. И леди Джейн почувствовала этот запах – запах дикого животного, сулящий опасность. Она снова вырвалась, и тогда девочка вцепилась в пояс ее юбки.

– Матинна, ради бога. – Леди Джейн пыталась говорит спокойно, перехватив запястье девочки. – Пожалуйста, не делай так. Мне это неприятно.

Сэр Джон тоже утверждал, что ему неприятно. Но на самом деле он желал этих теплых прикосновений. Ему нравилось, как двигается Матинна – с такой грацией и стремительностью. Однажды он завороженно наблюдал, как девочка заманивает в ловушки чаек: город был портовый и над гаванью летало множество этих птиц. Для ловушек Матинна использовала самое нехитрое приспособление: она просто обвязывала ломтик хлеба краем длинной веревки, терпеливо прикрывала его кусочками коры и ветками, а сама пряталась, выжидая. И в нужный момент Матинна вылетала из своего укрытия как молния и хватала птицу. Он часами проводил время с Матинной, хотя иногда прибегал Монтегю и напоминал ему, что он опаздывает на нужную встречу. Но сэр Джон продолжал игру, пока ему самому однажды не удалось заманить чайку в такую же ловушку. Правда, он был так неуклюж, что птица успела выпорхнуть из его рук. Сэр Джон рванулся следом и под безудержный смех Матинны завалился на землю.

Он все не мог забыть этот смех, бормоча себе под нос молитву моряков, проходя весь круг: «норд-норд-ост, норд-ост-тень-норд…» – и так все тридцать два румба, словно пытаясь удостовериться, что он тут, на земле, а не в безбрежном океане. – «Норд-ост, норд-ост-тень-ост, ост-тень-норд-ост…» – все бормотал он, чтобы отделаться от этого чарующего смеха.

Но никакой зюйд-ост или норд-ост из этого не получался, потому что стрелки всех компасов на свете, подчиняясь магнетизму Матинны, указывали только на нее. Куда ни крутани, хоть на вест-норд-вест, хоть на зюйд-зюйд-ост, везде была она. Тогда он пытался произносить вслух названия всех ветров и их происхождение, но и это не помогло. Потому что леди Джейн приказала привязать к запястью Матинны колокольчик, чтобы больше не пугаться самой при ее внезапном появлении и не пугать всяких важных персон, посещающих губернаторский дом. Леди Джейн хотела быть уверена, что этот «пустой черный сосуд не заполнился всякой неосмотрительной ерундой». Но стоило сэру Джону услышать названия «сирокко», что дул с юго-востока, или «мистраль», что навевал холод с северо-запада, как тотчас же в его ушах раздавался звон колокольчика.

Очень скоро его увлеченная дружба с приемной дочерью начала сказываться на работе. Сэр Джон вдруг понял, что ему надоела эта бесконечная кутерьма с утра до позднего вечера. Все эти скучные утренние совещания, нескончаемая череда просителей после обеда, все эти протоколы на подпись и надиктовывание меморандумов, издание циркуляров, инспекции, составление запросов… Не говоря уж о званых ужинах с людьми, которые наводили зевоту. Никому из них не хватило бы ни ума, ни ловкости, чтобы взять и поймать чайку, и еще они боялись выказать хоть толику простых человеческих эмоций в присутствии – это надо же – вице-королевской персоны. Сэр Джон продолжал исполнять свои обязанности, более не вдаваясь в детали. Теперь он жил в двух мирах, и только один из них был дорог ему.

Он играл с Матинной в «Тетушку Салли», гонял орех по полу, соревнуясь с попугаем, и распевал песенки, которым научил девочку Фрэнсис Лазаретто. Рядом с ней не нужно было изображать губернатора. С ней было просто, легко и весело, можно было ляпнуть какую-нибудь наивную глупость и не устыдиться этого. Находясь рядом с маленькой туземкой, он чувствовал себя самим собой.

Эта дружба имела и другие последствия, которые его пугали. Например, он стал более мягким и отзывчивым, если видел чужие страдания. Из-за этого он уже совершил ряд поступков, которые были восприняты некоторыми как неразумность и, что еще хуже, как отсутствие воли. Например, он простил пятерых каторжан, которые на протяжении двух лет совершали поломки на железной дороге, по которой Франклин с супругой ездил на юго-запад острова. Все наказание ограничилось плетьми.

По этому поводу Монтегю даже пожаловался председателю суда Педдеру за еженедельной партией пикета:

– Этот человек совершенно не умеет пользоваться властью, – сказал Монтегю.

Сэр Джон, отвыкший радоваться жизни, пытался убедить себя, что просто исполняет свой долг. То же самое он говорил и остальным – что им проводится важный, уникальный эксперимент, от которого во многом зависит будущее колонии. Но вся прелесть состояла в том, что, играя с Матинной, сэр Джон плевать хотел и на эксперимент, и на колонию, и на ее будущее. Втайне он ликовал, что жизнь его так переменилась. Эти счастливые моменты общения с ребенком были ему дороже нескончаемой работы, и весь этот мир, в котором он жил, становился для него просто внешней оболочкой. Сэру Джону стало неинтересно губернаторствовать и что-то там отстаивать, а поскольку его жена была преисполнена амбиций, он переложил всю ответственность на нее. Он не стеснялся спросить ее совета и соглашался со всем, что она предлагала. А между тем слух его был настроен только на звон колокольчика, привязанного к запястью Матинны.