Жди гостей - [35]

Я говорю об этом директрисе, которая краснеет от смущения.

– Эта дама была мне рекомендована одним американским агентством. Я попросила ее показать паспорт, но она его забыла и обещала принести в следующий раз.

– Ну да...

Она потрясена заглавием и фото.

– Это сын Фреда Лавми, киноактера?

– Вы сами видите. Но это не все, я спешу и должен забрать этого ребенка.

– Но...

– Успокойтесь, я прихватил с собой дипломированную няню, которая займется им. Принесите ребенка!

Мой тон производит на нее впечатление, как говорила одна проститутка, муж которой был сборщиком налогов. Она в последний раз бросает взгляд на столик, где по-прежнему лежит мое удостоверение, и удаляется.

Что же касается меня, я ликую, потому что я в форме. В какой форме, спросите вы меня? Так вот, я в форме полицейского, которому улыбается удача.

Истекает короткая пятнадцатиминутная четверть часа, возвращается директриса, эскортируемая усатой дамой в белом халате, несущей младенца. Я сравниваю его с фотографией. Ошибки нет, это в самом деле сын Лавми

Я оставляю свой адрес хранительнице будущих несчастных типов, чтобы у нее было алиби на случай возможных осложнений, и возвращаюсь к машине

Можете представить себе Фелицию, увидевшую меня с ребенком на руках. Она краснеет, бледнеет, голубеет и, продемонстрировав таким образом свой патриотизм, спрашивает меня полным надежды голосом:

– Антуан! Это... Это твой?

Ну и воображение у моей мамы! Сразу какая-нибудь святочная история. Она тут же выстраивает следующий сценарий. Я был любовником какой-то несчастной девушки. Она умерла, дав жизнь прелестному дитяти с фаянсовыми глазами. Боясь признаться Фелиции в существовании этого младенца, я сдал его на мебельный склад. Но, поскольку угрызения терзали мою совесть, я решился наконец представить ей Сан-Антонио-младшего.

– Нет, мама, это не мой...

Ее лицо становится печальным.

– Жаль, – просто говорит она. – Это был бы такой замечательный подарок, Антуан... Прежде чем я умру...

– Прежде чем ты умрешь, мама, обещаю тебе заполнить детьми двенадцать ясель.

– Какой он милый! Поезжай потише. Инстинктивно я поднимаю ногу и начинаю чувствовать, как неясное очарование взламывает броню моей души. Она права, моя Фелиция: иметь в доме такого малыша – ничуть не хуже, чем иметь что-либо другое. Загвоздка в том, что одновременно. Пришлось бы держать в доме его мать.

Я не понимаю, почему до сих пор не открыли отдел малышей в «Галерее Лафайет» или в «Прентане»42... Да, именно в «Прентане»! Все было бы расписано: «Продается, по случаю отъезда, ребенок без родословной. Несерьезных покупателей просят воздержаться...»

Он шикарный, этот малыш Джими. Няня, похоже, ему нравится. Это другой, его заместитель, склонен орать, что неизбежно, ибо он итальянец. И тут ничего не поделаешь: песни – в крови у итальянцев!

Глава шестнадцатая

С малышом на руках, Фелиция больше не думает о своей солонине. Теперь она чувствует себя у ангелов, после того как Джими там больше нет (плохая игра слов, непереводимая на английский, старопортугальский, на гватемальский и на все другие моносиллабические языки).

Берю и парикмахер только что встали и разыскивают нас по всему дому.

Толстяк в нательной рубашке. Ее рукава без пуговиц свисают, как банановая кожура, которую начали снимать... Ворот совсем не застегнут, что позволяет нам боковым взглядом рассмотреть его фуфайку. Сразу можно сказать, что он ее носит с момента своего поступления в полицию. В тот день, когда он решит ее снять, понадобится позвать бригаду реставраторов Версальского дворца, ибо справиться с этим смогут лишь квалифицированные специалисты.

Завидев нас с младенцем на руках, он делает большие глаза.

– Где вы выловили это? – спрашивает он. Фелиция торопится посадить малыша на ковер и вручает ему в качестве игрушки свою овощерезку.

– Это разменная монета, – говорю я. – Возможно, нам удастся обменять этого ангелочка на твою китиху. Похитители, безусловно, потеряют в весе, но в мудрости они превзойдут отца семейства, это точно!

– Не понимаю, – признается Берю.

Его признание нисколько не удивляет меня.

– Я начинаю понимать одну вещь, – мурлычу я.

– Какую, Сан-А?

– Ты принадлежишь к семейству хоботовых! Он колеблется, хлопает ресницами и, сбитый с толку моим суровым видом, решает, что я говорю всерьез.

– Не думаю. Моя мать называла меня Эрперси43, а прозвище моего отца было Гуньяфе-Броссе...

Фелиция вмешивается вовремя и кстати.

– Хотите, я приготовлю вам ванну? – прерывает она наш диалог. – Это придаст вам бодрости.

Берюрье оглядывается вокруг себя так, будто легкие его отказались функционировать. Ванна! Последнее посещение им бани относится к 1937 году, когда он, по невезенью, упал в яму с навозной жижей.

Парикмахер же, который до сих пор не проронил ни слова, принимает предложение.

После того как Фелиция отправляет его в ванную, она принимается за солонину. Похоже, что, несмотря на долгое пребывание на огне, солонина все еще съедобна. Эта новость действует на нас ободряюще.

– Пойду сделаю ребенку присыпку, – говорит Фелиция, когда мы усаживаемся вокруг ароматного блюда.

– Ты думаешь, это надо?