Жаждущие престола - [35]

И тогда оставшегося за царским столом Петра Басманова опутал невидимо лукавый, хвостатый бес. Басманов стал заступаться за Татищева. С несвойственной ему мягкостью в голосе просил государя простить незадачливого бражника.

– Уж отпусти его вину, государь, – убеждал Басманов Самозванца. – Завтра же приползет милости у тебя вымаливать за болтливый язык свой, пьяный и глупый. Прости в последний раз, он человек верный.

Басманов, как околдованный, не отставал от «царя», рассердившегося не на шутку. И допросился себе на погибель.

– Ладно, Бог с ним, – согласился наконец Лжедимитрий. – Пусть в Москве остается, поганец.

XIV

Тем временем боярский заговор окреп.

Все Шуйские, Голицыны – оба брата, Татищев, Куракин, еще кое-кто из дворян, близких княжеским семействам, и богатые купцы Мыльниковы. У них чаще всего и собирались заговорщики, чтобы меньше привлекать внимание ищеек Басманова.

Через княжеских челядинцев, холопов подбирали людей недовольных новшествами, обиженных поляками, испуганных слухами об отмене православия и насаждении на Руси латинства. Последнее особенно волновало и возмущало многих, как в Москве, так и в других ближних городах. За веру люди готовы были сражаться, не щадя жизней, и если в распространении латинства виноватым казался царь, то и царь такой должен быть с престола смещен. Все так или иначе разочарованные в «хорошем», «добром» Димитрии Ивановиче, по призыву полномочных посланцев от княжеской верхушки хотели поддержать низвержение «расстриги». По набату, о котором заранее их обещали предупредить, явиться им следовало на Красную площадь с родственниками мужского пола и, по возможности, вооруженными.

Остальные москвитяне к таким событиям не готовились, к государю Димитрию Ивановичу по-прежнему относились с приязнью, некоторые даже с любовью, хотя польскими безобразиями, конечно, казались раздраженными. А слухи о том, что царь разрешил возведение костёлов в Москве, приводили в боевое состояние почти всех.

В кругу князей и думных бояр, задумавших отнять престол у Самозванца, еще до его свадьбы все было улажено. Прежде всего следовало убить «расстригу» и тех, кто искренне ему близок. Условившись со знатью и постепенно подбирая сочувствующих из народа, Шуйский решил привлечь на свою сторону восемнадцатитысячное войско новгородцев и псковичей, стоявшее под Москвой и предназначенное для будущего похода на Крым.

Василий Шуйский пригласил верхушку новгородцев и псковичей накануне решительных действий. Пришли три сотника и шесть пятидесятников из полков, готовых по их призыву сражаться.

– Народ-то бурлит на улицах, – сказал князь Иван Куракин. – Самое время начинать.

– Вчера ночью окружили подворье польского князя Вишневецкого. Говорят, черного люда до четырех тысяч набежало. Многие с топорами, вилами, сулицами. Жгли факелы. – Это довольным голосом доложил Василий Голицын. – Драка шла жаркая. Поляки еле отбились, применив мушкеты. Есть убитые, – добавил он угрюмо. – Большинство православных жизни лишились.

– Тогда пришел час кончать с расстригой, – решительно высказался один из новгородских сотников, пожилой уже, но могучий ратник в черной епанче, накинутой поверх панциря.

– Я лет двадцать назад воеводой назначался в Новгород Великий, – хитро напомнил Василий Шуйский. – Знаю им цену.

– И какова же наша цена? – довольно строптивым тоном спросил сотник.

– А цена моя такая, – улыбнувшись, ответил князь. – Новгородцы на рати – самое храброе и надежное войско. В такую пору, когда царь оскверняет святые храмы, выгоняет священство из домов, поселяя в них чужеземцев. Не щадит ни митрополитов, ни епископов. Патриархом посадил своего приспешника, хитрого грека Игнатия. Даже в день Николы-чудотворца пировал в Кремле, объедаясь скоромным, опиваясь заморскими винами. Все истинно православные должны быть готовы защитить веру от злых еретиков-поляков и немцев.

– Мы готовы, князь, – твердо произнес новгородец. – Сегодня в ночь и завтра будем говорить с простыми ратниками. Послезавтра можно начинать.

– Миша, – обратился к Скопину старший князь Шуйский, – ты проведешь их в Кремль. Войдете в Сретенские ворота. Сторожа будут наши люди.

– Сделаю, – кивнул Скопин-Шуйский, понимая, что Самозванец, довольно приветливый и уважительный поначалу, совершил столько кощунств и нестерпимых для православных поступков, которые не прощаются. Впрочем, в глубине души Михайла Скопин не желал смерти Самозванцу (может быть, куда-нибудь в монастырь заточить пока, а там…) Нет, он знал: снисхождения «расстриге» не будет.

Узнав о драках, даже серьезном противостоянии, «царь» позвал стрелецкого голову Брянцева:

– Выставь-ка, Федор, караулы у гусарских казарм.

– Они что, сами себя укараулить не могут?

– Боятся, что чернь ночью снова на них нагрянет.

– Сами виноваты. Задирались, обижали людей, баб волокли похабно, попов били… вот и…

– Знаю. Но надо поставить караулы. А где мой постельничий Ванька Безобразов? Опять где-нибудь по девкам срамным мотается? Ну, придет, плетей отведает, – рассердился «царь».

К Самозванцу обращались многие его приспешники, предупреждая о возможном нападении на дворец. Однако он только посмеивался: