Жажда жить - [57]

— Да, да. Грейс, дорогая моя. Родная. Больно было?

— Нет.

— Совсем нет?

— Совсем.

— Ну и хорошо. Мне бы не хотелось, чтобы тебе было больно.

— Сидни?

— Да, радость моя?

— Тебе хорошо?

— Никогда так хорошо не было.

— Нет, я имею в виду не просто хорошо.

— Ну да, да.

— И мне тоже. Знаешь, бывает, девушки, которые много времени проводят в седле…

— Я знаю.

— Не смотри на меня, Сидни. Мне надо в ванную.

Он отвернулся и услышал шум воды.

— Подумать только, всю ночь с тобой пролежать, — сказала Грейс, вернувшись в спальню.

— И теперь так каждую ночь, каждую ночь.

Грейс говорила все медленнее и медленнее, с паузами, словно убаюкивая себя собственными словами. Сидни подложил ей правую руку под шею, левой прикрыл ее правую ладонь. Дыхание Грейс сделалось глубоким и ровным, и вскоре она крепко заснула. Какое-то время Сидни расслабленно предавался приятным мыслям. Он богат и свободен, силен и не одинок, удачлив и счастлив, и сна не было ни в одном глазу. Он выпростал руку и принялся поглаживать ее грудь так, что вскоре отвердели соски, и — хоть дыхание и оставалось ровным — она потянулась к нему, нашла, принялась ласкать, и на сей раз все было так, словно годы миновали после первого объятия либо она уже много чему научилась и стала старше и опытнее во сне. Второй раз заставил забыть первый — словно исправленная ошибка, о которой следует забыть. Теперь было темно, даже из ванной свет не проникал в спальню, и Грейс уже была не робкой, неопытной невестой в фате и кружевах, и Сидни не чинным, раскланивающимся во все стороны женихом, каким предстал в церкви и на приеме. Его не шокировали ее слова или ее команды, потому что он не был уверен, что это были действительно ее, а не его собственные слова. С приближением кульминационного момента она стала повторять его имя, и когда оба достигли апогея, он был уверен, что произошло это одновременно.

— Не шевелись, — мягко прошептала Грейс. Сидни застыл и лежал так до тех пор, пока не убедился, что она его не останавливает.

— Знаешь, какое у меня чувство? — спросил он.

— Нет, какое?

— Словно мы что-то создали.

— Надеюсь, не ребенка, — засмеялась она.

Сидни тоже не удержался от смеха:

— Право, Грейс, ты меня просто шокируешь.

— Догадываюсь. И знаешь, почему я так в этом уверена?

— Ну?

— Потому что ничего из того, что делаешь ты, и ничего из того, что делаю я, меня не шокирует. А вот ты… Ах, Сидни, бедный мой Сидни. Никто так и не узнает, что ты женился на порочной женщине. Но и ты тоже испорчен. Лично мне ты не кажешься розовощеким мальчиком из церковного хора. Нет, хорошо все-таки, что ты на мне женился.

Впоследствии Сидни не раз думал о том, что они сказали друг другу в ту ночь и чего не сказали.

* * *

Все гости добрались домой благополучно, кроме шести-семи пассажиров специального поезда. У Айзека Шофшталя случился острый желудочный приступ, который удалось снять при помощи некоторого количества пищевой соды; одна из девочек Маккелви прищемила палец на кухне, куда пошла за солью присыпать пятно на платье; миссис Фред Бауэр слегка обожгла сзади шею, куда упал пепел с сигары Вальтера Бухвальтера; Пол Райхельдерфер наступил на мизинец Агнесс Мартиндейл, он распух, а на следующий день обнаружился перелом; Филиппа С. Хэмилтона укусила в правое ухо оса.

Через два дня разъехались по домам последние гости из отдаленных мест, а жители Форт-Пенна начали готовиться к Четвертому июля, хотя в глубине души понимали, что даже со всеми своими фейерверками, бейсбольными матчами, ежегодными большими лодочными гонками Четвертое июля не сравнится с праздником породнения двух семей, Тейтов и Колдуэллов, на котором чего и кого только не было — вереницы частных автомобилей с нью-йоркскими номерами, модно одетые приезжие, заполнившие гостиницы, экипажи с участниками предсвадебных ужинов, магазинная суета, яростные проклятия неприглашенных на свадьбу, неприлично высоко вздернутые носы тех, кто, напротив, был приглашен в церковь, траты, чаевые, догадки и предположения касательно личности Сидни Тейта, шоптаунские сплетни насчет нравственных устоев Грейс, горькое разочарование ее выбором столь удаленного города для свадебных торжеств. Редактор „Часового“ Артур Джеймс Холлистер писал: „В общем, так: если телеграф принесет весть, что во время землетрясения в Чили погибла тысяча человек, все равно для Форт-Пенна главной новостью останется то, что юная богатая красавица собирается разделить ложе с привлекательным и малоизвестным в наших краях хлыщом из большого города. Это печально, это удивительно, но это так. Или все-таки не так уж печально? Подумать, если бы Форт-Пенн более задело бы, задело чувствительно, землетрясение и тысяча его жертв, я оставил бы газетное дело или, во всяком случае, убрался подальше от Форт-Пенна“.

* * *

В какой-то момент — когда именно, сказать трудно — Сидни и Грейс стали Тейтами. Люди при встрече говорили: „Там были Тейты“, или „Я заходил к Тейтам“, или „Я давно не видел Тейтов“. Кто-то кому-то говорил, и само замечание такого рода было куда менее существенно, чем то, что слушатель или слушатели понимали, о чем идет речь. Да, когда именно произошел сдвиг, сказать трудно и даже невозможно, но в любом случае момент был выбран верно. И именно в этот момент брак стал свершившимся фактом. Не то чтобы Форт-Пенн перестал говорить: „Там были Сидни и Грейс“, или „Я зашел к Грейс“, или „Я давно не видел Сидни и Грейс“, — говорили; но в обиход вошла и даже стала более употребительной форма „Тейты“. А по прошествии некоторого времени — и более естественной, более интимной, чем „Сидни и Грейс“. Выскочки, посторонние, случайные знакомые (но все же знакомые) могли говорить „Сидни и Грейс“, по-снобистски полагая, что демонстрируют таким образом близость к обоим. Отнюдь. После того как Тейты стали Тейтами и само это понятие сделалось общеупотребительным, „Сидни и Грейс“ утратили ценность как знак дружеской близости с упомянутыми лицами. Причина проста: человек действительно близкий называл Сидни и Грейс „Тейтами“, потому что в этом обращении была какая-то свобода и легкость. Назвать Тейтов „Тейтами“ — значит утвердить свое с ними равенство. Если кто-либо скажет: „Мы с Катариной на днях играем в теннис с Сидни и Грейс“, это будет означать лишь, что „нас с Катариной“ побьет лучшая в Форт-Пенне смешанная пара. Но если та же самая Катарина скажет: „Мы на днях устраиваем пикник, будут Уоллсы, Поффенбергеры, Тейты и Каннингэмы“, то это значит, что она не только ставит себя на одну ногу с Грейс, но и то, что видит в Грейс и ее муже приятных и желанных гостей, однако же не более приятных и желанных, нежели Поффенбергеры, Уоллсы или Каннингэмы.