Жажда жить - [2]

— Один исправившийся коммерсант тоже не прочь выпить пива, но не следует ли сначала позвонить миссис Тейт и сказать, что фестиваль не откладывается? В конце концов, господа, это ее ферма.

— На самом деле, — заметил Фред Бауэр, — позвонить следовало бы Сидни Тейту, а не его жене.

— Отлично, Фред, вот ты и позвони, — сказал Бринкерхофф.

— Но ведь он же твой сосед, Майлз, — возразил Бауэр.

— Вот именно поэтому я и хочу, чтобы позвонил ты, — ответил Бринкерхофф.

— Ладно, договорились.

Члены комитета двинулись вниз по лестнице, и как раз в этот момент выглянуло солнце.

В справочниках и на официальных бланках значилось: Риверсайд-Фарм, но на самом деле это место никто так не называл. Для кого-то оно было фермой Колдуэллов, но в последнее время прижилось другое название — ферма Тейта, так что даже Грейс Колдуэлл называли теперь Грейс Тейт. Указатель дороги, обозначенный на плакатах и другой рекламной продукции, подготовленной к фестивалю Красного Креста, отражал эту неопределенность: «Несквехела-Пайк, 11 миль к северу от Форт-Пенна. Поворот на ферму Тейта (старая ферма Колдуэллов)».

Впрочем, в этот день никто, под каким бы названием ни было ему известно указанное место, не пропустил бы этого поворота. Конечно же, коренных фермеров не мог смутить моросящий с утра дождь, и они начали съезжаться уже с десяти утра, когда члены комитета все еще решали, не лучше ли отложить проведение фестиваля до субботы. Самые первые прибыли в фургонах, либо на прицепах для сена, либо подводах, запряженных то рабочими лошадьми, то мулами, а то теми и другими сразу. Затем начали появляться фермеры посостоятельнее; эти подъезжали в колясках, легких открытых экипажах, ландо, кабриолетах, четырехколесных бричках. Чуть позже показались грузовики и легковые машины: «форды», «максвеллы», «шевроле», «партен-палмеры», «бьюики», «ханы», «маккары», «гарфорды», «вимы», несколько «кадиллаков», «Франклинов» и по одному «локомобилю» и «винтону». И все это время тут же на лошадях крутилась фермерская детвора — кто на английских седлах, кто на ковбойских, кто на кентуккийских, кто на попоне вместо седла, а кто и вовсе на крупе. Изредка в общей массе мелькали породистые оседланные скакуны, но в основном здесь были рабочие лошадки и мулы с подпругой и вожжами, которые заменяли бельевые веревки. Другие фермерские мальчишки точно так же весь день разъезжали на велосипедах, то по одному, то по двое, но чаще всего группами человек по двадцать. Их двухколесный транспорт издавал какие-то особенные звуки, напоминающие скрежет проволочных колес или звон одинокого колокола, следом за которым сразу раздаются удары еще двадцати. Угрюмо они выглядели, эти ребята, не достигшие еще призывного возраста; молчание они нарушали отрывистыми фразами на пенсильванском голландском, странно напоминающими язык бельгийских военных мотоциклистов, чьих двоюродных братьев побили на войне двоюродные братья этих фермерских ребят. Мальчишки-всадники смеялись, мальчишки-велосипедисты нет. Все вокруг было вычищено до блеска: никелированная обивка уздечек, серебряные украшения ковбойских седел, радиаторы машин, велосипедные цепи, удила и муфты колес и лампы фургонов и их белый парусиновый верх, покрашенные лошадиные копыта, и желтые обода колес на бричках, и черные кожаные крылья экипажей, и продолговатые, три на шесть дюймов, окна, и бензобаки, и колпаки на колесах автомобилей, и отмытые до белизны лица мужчин и женщин, мальчишек и девчонок.

В начале празднества за порядком следил один-единственный полисмен из участка, расположенного на пересечении Несквехела-Пайк и проселочной дороги, ведущей к ферме Тейта. Время от времени он вскидывал руку, останавливая движение транспорта, направляющегося на север, и давая возможность тем, кто ехал на юг, свернуть на проселок, а затем перекрывая поток южан в пользу северян. Работа не пыльная, но с того самого момента, как полисмен заступил на свой пост, в воздухе стояла невыносимая духота, и, чтобы вспотеть как следует, даже не надо было регулировать не слишком оживленное движение — хватило бы мундира и снаряжения. На полисмене была серая фетровая шляпа с завязанными на подбородке тесемками, которая съехала на левый бок, китель и бриджи из плащевой ткани, черные краги и тяжелые башмаки со шпорами, на талии — широкий кожаный пояс с патронами и револьвером сорок пятого калибра, покоившимся в открытой кобуре. Лошадь как будто чувствовала себя лучше; когда вышло солнце, гнедой стоял в тени одного из ореховых деревьев, окаймляющих проселок. Ноги же полисмена поджаривались в асфальте, а от пыли, поднимавшейся с проселочной дороги, его черный мундир стал одного цвета со шляпой. Примерно каждый час по проселку проезжала моечная машина, но пыль оседала ненадолго, а когда на ферму повалил народ из Форт-Пенна, так и вовсе заклубилась в воздухе.

Жители Форт-Пенна подъезжали кто на чем: на лимузинах, старых драндулетах, автобусах, курсирующих между городками графства, специальном железнодорожном составе, велосипедах, мотоциклах. Кое-кто добирался пешком, а к той границе фермы, где протекала река, — на ялике, моторке, катере, плоскодонке, каноэ — словом, на любой посудине, какую допускала глубина дна.