Жажда - [28]

— Скажи, пожалуйста, каково положение с учителями в Лунке?

Повелительный, по-военному сухой голос Джеордже произвел впечатление. Мокану открыл шкаф, откуда вывалилась целая груда папок и бумаг, порылся вслепую на полках, извлек наконец нужную панку и, не глядя на Джеордже, стал перелистывать подшитые документы.

— Так вот, — снова затрещал он, — там госпожа Теодореску, Кордиш… и все… Одно время им помогала еще акушерка. Хе-хе-хе… Ей было чему научить детей, хе-хе-хе.

Мокану восхищенно фыркнул и стыдливо прикрыл рот грязной ладонью.

— До чего обрадуется Кордиш, — иронически ухмыльнулся Мареш, покашливая в усы. — На прошлой неделе он снова прислал нам докладную. Она у тебя, Мокану? Кордиш считает, что его «усердие», самоотверженность, демократический дух, а также тот факт, что он ни разу не был на передовой и не причинил советским солдатам физического ущерба, дают ему право занять место директора школы в Лунке хотя бы до возвращения Теодореску. Тебе придется там с ним повоевать.

Джеордже пожал плечами. Тогда Мареш, который, по-видимому, руководил делами инспекции, обратился к Мокану и сказал нарочито медленно:

— Послушай, Мокану, а что ты скажешь об этом, как его?.. Знаешь… который хочет… в деревню. Черт его знает, что там у него? Сегодня он опять надоедал мне.

— Хе-хе-хе, — засмеялся Мокану.

— В самом деле, — продолжал Мареш, — Лунка — село большое, румынское, оно заслуживает особого внимания. Теодореску не плохо бы отдохнуть, к тому же работа директора не по плечу женщине, несмотря на все ее способности… Теперь у нас демократия, регулярное обучение, повышение культурного уровня народа, не так ли?

— Не забывайте только, что и мы здесь, — заорал рыжеватый учитель, одетый как венгерский помещик.

— Так дадим ему, что ли? — сморщил лоб Мокану.

— О чем речь? — поинтересовался Джеордже, но Мареш покровительственно взял его под руку и, обращаясь к остальным, сделал широкий жест.

— Господа! Инспекция закрывается. К «Мирче».

— Эйн, цвей, дрей! — скомандовал какой-то старичок и двинулся к двери гусиным шагом. Джеордже хотел было протестовать, но Мареш, не дав ему вымолвить ни слова, вцепился в него еще крепче и потащил по лестнице вниз.

— Брось свои военные строгости, — приговаривал он, не выпуская Джеордже из рук. — С ними покончено.

Веселая компания ввалилась в зал когда-то роскошного ресторана «Мирча», представлявшего теперь жалкое зрелище. Зеркала были разбиты, столы и стулья разваливались. Джеордже усадили между Марешем и рыжим юношей с прыщавым лицом. Знакомый кельнер с улыбкой расставил по столам батарею пивных бутылок, повторив, очевидно, у них же подхваченную фразу: «Для господ обучающих».

— «С голоду умирающих», — хором пропели учителя.

В бутылках оказалось не пиво, а все та же крепкая кукурузная водка. Спор вспыхнул с прежней силой, хотя, судя по отрывкам фраз, Джеордже казалось, что собравшиеся не расходятся во мнениях.

— Видишь ли, дорогой, — склонился к нему Мареш. Глаза его наполнились слезами от внезапно нахлынувшего умиления, и он даже всхлипнул, положив седой висок на мягкий полевой погон Джеордже. — Сколько мы испытали, господи! А ведь это только начало. Только начало нашего хождения по мукам.

— Вы думаете? — улыбнулся Джеордже, и Мареш долго смотрел на него с пьяным изумлением.

По правде сказать, возвращение с фронта Джеордже или еще кого-нибудь было для него совершенно безразлично. О Теодореску и других ему подобных в последние годы говорили с официальным сочувствием: «Погиб под Ростовом… под Сталинградом… Ты слышал про этого беднягу? Попал в плен… Что поделаешь?.. Подождем, придет еще время Гитлера…» или: «К следующему лету с русскими будет покончено». И все же Мареш не прочь был склонить голову ему на плечо, растрогать его своим сочувствием, хотя бы деланным, и поволноваться вместе с ним.

— Дело вот в чем, — вспомнил наконец старик. — Речь идет об одном молодом педагоге… Талант! Талант! Блестящие способности! Подвергается гонениям! Большие моральные и личные затруднения. Он в отчаянии. Хочет поехать в деревню на один, два года… До тех пор, пока с божьей помощью не прекратятся эти зверства. Он хочет поехать в село, где директором школы будет культурный, интеллигентный человек с определенным образом мыслей, и, конечно, румын. Ты подходишь по всем статьям… Что скажешь? Ни ты, ни он не пожалеете об этом. Я уверен…

— Естественно, я могу быть только согласен… Действительно, я должен немного отдохнуть… Кроме того… — смущенно улыбнулся Джеордже. — Я должен научиться писать левой рукой…

— О, конечно. В таком случае богу наверх позвонить, и вы договоритесь о встрече…

— Постойте… Если возможно, то сегодня же, часа в два. Я не хочу задерживаться…

— Хорошо. Я очень благодарен. Ты благородный человек…

После ухода Мареша Джеордже внимательно прислушался к разговорам остальных учителей, их образ мыслей заинтересовал его, хотя он чувствовал, что не сможет сдержаться, если пробудет среди них еще хоть немного. Тем временем Борош, директор школы из Тальпеша, забравшись на стул, заканчивал рассказывать очередной глупый анекдот.

— Я не имею чести быть с вами знакомым, — обратился к Джеордже сосед по столику, который до этого долго и пристально рассматривал его. — Меня зовут Гаврииш, с двумя «и». Мне кажется, вам не по душе эти шутки.