Жажда - [193]

— Лаци, Пишта, Шандор, Михай! Смир-рно! За мной, шагом марш. Спойте мою любимую.

Цыгане запели, аккомпанируя себе на скрипках:

Коли я за двадцать лет

Света-солнца не дождался,

Дай мне, господи, ответ,

Для чего же я родился?

Официанты кинулись навстречу гостю. Октавиан застрял в вертящейся двери, потом она выбросила его прямо в объятия официантов. Нескольких из них он по-приятельски похлопал по щеке, на одного, помоложе, насупился. Тот показался ему недостаточно почтительным. Заметив Джеордже и Дана, Октавиан весь расплылся в улыбке и поспешил к ним.

— Вновь ликую, вновь пою! Здравствуй, Джеордже, здравствуй, Дан. Здравствуйте! — повторил он, сжал Дана в объятьях и вдруг зарыдал.

— У меня нет больше сына. Ты мой сын. Сын мой продался венграм и жидам.

— А племянник? — с иронией спросил Джеордже. Он недолюбливал зятя, считал его слишком утомительным.

— О, это другое дело… Эдит прелестная крошка.

Лицо Октавиана побагровело, по щекам потекли слезы. Ощутив их на щеках, он еще больше расчувствовался и зарыдал в голос. Привыкшие ко всем его выходкам цыгане торжественно затянули «Проснись, румын». Старик вздрогнул, выпятил грудь и надменно огляделся вокруг. Игравшие в домино господа заспешили к их столику, шумно приветствуя друга.

— Привет, Тави!

— Приветствую, Корнелиус! Как дела, Банди? Привет!

— Прекрасно!

— Ну вы, отправляйтесь за свой стол, заказывайте, что хотите. Дядюшка Тави платит за всех. Мне надо побеседовать с племянником — именно с ним. Ведь у меня больше нет сына… Нет!

Приятели удалились без малейших признаков обиды. Они слишком хорошо знали повадки собутыльника.

— Дануц, в следующий раз дядя Тави возьмет тебя с собой. — А вы! — почти враждебно обернулся Октавиан к Джеордже. — Вы не заслуживаете такого ребенка. Это святой, да пошлет ему бог здоровья. Пойди сюда, деточка, дядя Тави поцелует тебя, дорогой мой! — продолжал он и чмокнул Дана мокрыми губами.

— Дядя Гаврил тоже просил целовать тебя… С лампочками он все устроит… Или с Нейманом, или с Андрени. Там посмотрим… Если так пойдет, через месяц я смогу осуществить свою мечту. Ты знаешь, Джеордже, о чем я мечтаю?

— Может быть, выпить? — едко спросил Джеордже и тут же пожалел. Но Октавиан не рассердился.

— Нет. Я хочу построить для себя скит. Для себя одного, около Будурясы… Стану там схимничать и умру с мыслью о супруге… Ее больше нет среди нас…

Цыгане подхватили:

Пустил меня к себе монах,

Дал отдохнуть в святых стенах.

Октавиан вытер навернувшиеся слезы.

— О! Это была святая… Ах да, чуть не забыл. Дан, тебя приветствует господин Бозгович, начальник станции. Он очень высокого мнения о тебе. Ты непременно нанеси ему визит.

Джеордже внимательно следил за Даном. Как мог сын находиться в этом болоте? Похоже, что все это кажется ему вполне естественным. Неужели он такой толстокожий!

— Дядя Гаврил уже подыскал квартиру… Наконец-то, дорогой Джеордже, мы выедем из этой конуры. Новый дом… четыре комнаты… все удобства.

Вдруг старик приподнялся и хлопнул Джеордже по лбу.

— Ты даже не знаешь, что за голова у твоего сына… Какое там твоего? Моего… у меня-то ведь больше нет. Был когда-то и любил я его, берег как зеницу ока…

— Хватит, дядюшка, — остановил старика Дан. — Помиритесь вы, помяните мое слово…

— Ты что же, хочешь, чтобы я попросил у него прошения? Ведь он убил мать своим поведением.

— Не мели чепухи, дядюшка, — осадил старика Дан. — Он сам попросит у тебя извинения. Я это устрою…

— Пойди сюда, я тебя поцелую.

— Что будем пить?

— Ничего! — отрезал Джеордже. — Я ухожу, — добавил он, вставая из-за стола.

— И я, — сказал Дан. — До свидания, дядюшка. Тебе тоже пора домой. Устал ведь…

— Приду, детка, приду. Выпью бутылочку «Минишеля» и приду. Сыграем партию в шнапсли… Общиплю, как цыпленка.

— Ну, это мы еще посмотрим, — весело возразил Дан. Он нагнулся и поцеловал Октавиана. Окончательно растроганный, старик уронил голову на руки и заплакал. — Нет у меня счастья… никогда не было.

Цыгане запели:

Я на сене засыпал,

О тебе одной мечтал!

— Эй, друзья, — крикнул Октавиан цыганам. — Садитесь со мной за стол. И вы! — крикнул он игравшим в домино. — Идите все сюда. Пусть споют для Банди о степи. Не люблю я вас, венгров, но петь вы умеете… Душа у вас есть, широкая, да только злая она! Запевай, Лаци.

Желтый лист, осенний лист,

Вместе с ветром закружись,

На погосте побурелом

Расскажи, что солнце село.

Господин Банди — почтовый служащий — обнял Октавиана.

— Не повезло нам, Тави, не повезло, братец!..

Джеордже с сыном шли рядом. Бульвар кишел гуляющими. Шаркание ног по асфальту сливалось в общий шум.

— Папа, мне хочется, чтобы ты познакомился с Эдит. Я позвоню ей по телефону. И мы встретимся где-нибудь, например в парке. Там теперь хорошо… и грустно.

Не дожидаясь согласия отца, Дан забежал в ярко освещенную кофейню. Джеордже остановился у витрины. Все казалось ему утомительным и бесполезным. О скольких вещах ему придется теперь думать. Война изувечила не только его и замерзших в траншеях под Сталинградом, но и женщин, детей. Сердце его сжалось от болезненного чувства безнадежности. Красивые слова — хлеб, свобода, справедливость — оказались недостаточными. Они утомляли, теряли свое значение и ценность. Он подумал об Эмилии, о том, как она воспримет его рассказ о Дане, и ему захотелось уехать куда-нибудь далеко и надолго.